Последний их разговор Стах мог бы воспроизвести дословно спустя даже двадцать лет. И воспроизводил – мысленно, особенно в бессонные ночи, особенно в другой своей стране, пытаясь представить: что было бы и как повернулась бы его судьба, не произойди этого разговора?

* * *

Он вошёл и увидел, что старуха спит (в последние дни она почти всё время дремала), – и сел рядом на стул, чтобы не тревожить её. Так странно: под конец в её лице проявилось нечто патрицианское, особенно когда она лежала с закрытыми глазами. Впалые щёки, окостенелый высокий лоб, упрямый подбородок – этот неприступный образ годился на этрусское надгробье. Бывало, посидев так минут тридцать, Стах поднимался и покидал палату. Потом ей сообщали соседки: «Внук приходил, такой вежливый мальчик, – сидел, смотрел на вас, Вера Самойловна, а будить не стал». «Да, – отзывалась она, – он сообразительный. Поди, решил, что я концы отдала, а дел-то у него навалом». Соседки, которые часто сменялись – отделение было онкологическим, – считали, что старушка груба, невоспитанна и в целом недостойна такого хорошего внука.

Вдруг она открыла глаза. Увидев Стаха, сморщилась в улыбке, медленно прошептала:

– А я знаю, кто ты…

«Ну, здрасте!» – подумал он с горькой досадой: надеялся, что ум и память останутся с ней до последней минуты.

Сел в ногах у неё, терпеливо проговорил:

– Ясно, что знаете, Вера Самойловна. Я – Аристарх. Вот, явился рассказать, как…

– Погоди, – прошелестела она. – Прекрати говорить со мной как со слабоумной. Я подыхаю, конечно, но ещё не спятила… Просто сегодня ночью проснулась, думала о тебе и вдруг поняла. Странно, что раньше не сообразила, не сопоставила: имя-то редкое, и фамилия явно… перелицована. А на рассвете задремала… и вдруг меня будто растолкали и объяснили. Как вспыхнуло: вот начало этой истории.

– Ничего не понял, – криво улыбаясь, проговорил Стах, – кроме того, что после такой речуги вы скиснете.

– …Конечно, скисну… У меня сил осталось с гулькин хер. Вот и не мешай. – Она шевельнулась и выпростала руку из-под одеяла. Наставила на него палец, как наставляла дирижёрскую палочку на репетициях оркестра:

– Помнишь, я упоминала: Аристарх Бугеро, адъютант-переводчик Эжена де Богарне, вице-короля Италии. Про Богарне точно рассказывала…

– …раз пятьсот.

– …блистательный полководец, пасынок Бонапарта. В двадцать четыре года фактически оказался правителем Италии – пацан, что такое двадцать четыре года! – а мощно начал: ввёл Гражданский кодекс, реорганизовал армию, строил школы, больницы, каналы… Государственный ум… подданные его обожали.

– Вера Самойловна, да хрен с ним, с этим Богарне, вы сейчас иглу потеряете…

– …это он сопровождал «Золотой обоз»…

– …и откуда у вас только силы берутся – руками махать! – воскликнул Стах. – Спрячьте руку под одеяло… вот так…

– …тот самый легендарный обоз с фантастическими ценностями, который бесследно исчез. По сей день его ищут… водолазы… гробокопатели… и вся эта воспалённая кодла… Романтики! Версий много, а истина та, что обоз попросту разграблен. Причём всеми желающими.

Стах приподнялся, поправил на тощей груди одеяло, проверил, как держится игла капельницы в дряблой старческой вене, отметил, что минут через двадцать нужно менять раствор.

– Так вот, Аристарх Бугеро при нём был. Точнее, он сопровождал обоз лишь в начале пути, затем по высочайшему приказу был отправлен один в дорогу с особым грузом…

– …с алмазными подвесками королевы, – подхватил Стах, как обычно легко заводясь, – к герцогу Бекингему, надо полагать. Вера Самойловна, вам просто нельзя трепаться, вы отнимаете у себя же последние силы.

– А на черта они мне, эти силы, – ангелами дирижировать? Ты слушай-ка. Ему для тайной миссии предоставили лучшую лошадь белой масти, чуть не из-под зада самого императора. Впрочем, и её не пощадил русский мороз… Как Александр Первый обронил про своего фельдмаршала: «Старику весьма пособил «генерал Мороз». Ты погоди… ты слушай, это важно – для тебя.

– Ну да, – Стах усмехнулся. – Знаю-знаю. Всё это со мной произойдёт.

– Точно, потому что никакой он не Бугеро, это имя французское, для удобства переиначил… Имена как перчатки менял… А был он – Ари Бугерини, единственный сын-оболтус уважаемого венецианского врача. Ценимого местной знатью настолько, что его семье разрешено было жить за стенами гетто… Прикинь: ведь тогда все венецианские евреи с наступлением темноты должны были уползать, как раки, на территорию своего кичмана и ворота на ночь запирать. Лишь с того дня, как Наполеон высочайшим указом даровал свободу всем народам Европы… кстати, когда это свершилось, Аристарх?

– В 1797 году…

– Верно! Грандиозное деяние… тогда он даже велел сжечь ворота венецианского гетто, как символ: отныне иудеи свободны, как остальные народы…

– …что особенно важно как раз сегодня, в пятницу, двадцать седьмого декабря… – насмешливо подхватил Стах. – Только не понимаю, при чём тут я!

– При том, – спокойно и тихо отозвалась старуха, поглядывая на него из-под отросшего седого чуба, – что этот парнишка, венецианец, докторский сынок… без сомнения, был твоим предком.

Стах засмеялся:

– Откуда вы взяли эту хрень?!

Он и сам не понимал – почему так раздражён, почему поднимает голос на умирающую старуху. Ведь она могла умереть каждую минуту, неужели нельзя терпеливо выслушать её оживлённый бред, хотя бы ради того, чтобы не грызть себя потом еженощно! И всё-таки изнутри у него поднималась волна раздражения и протеста – точно как в день последнего разговора с батей, на скамейке под засыхающей акацией в скверике гороховецкого вокзала. Он не хотел иметь никакого отношения к этим мутным иностранцам! Он был русским человеком, русским!

– Диссертация… – проговорила она с трудом. – Я перевернула тонны архивных документов: письма, донесения, рапорты… Я ничего не сочиняла, просто читала и делала выводы… Что у нас считалось каноническим о войне 1812 года? Труды академика Тарле?.. Академик! – Она презрительно хмыкнула: – Он от страха готов был что угодно писать. Когда его выпустили после ареста по «делу академиков», стал работать на НКВД. Сталин готовил вторжение в Европу, и ему до зарезу требовался патриотический миф «победоносной войны 1812 года». Вот Тарле и строгал этот миф во все лопатки, вернувшись из Алма-Аты… Впрочем, его знаменитая монография вышла, когда я уже толкала тачки с рудой…

Помнишь Сулу, Суламифь? Мою подружку… Она чудесным образом сохранилась после всех «чисток». К началу тридцатых из государственных архивов уволили всех толковых архивистов… Их заменили «пролетарским элементом», сплошь и рядом даже без среднего образования. Но Сулу оставили, она была незаменима. Кто-то должен был дело делать… Она и достала мне пропуск в Центрархив… Я приезжала в Москву из Питера… работала там… Однажды видела крысу… Я и сама была такой крысой… незаконной… лазутчиком истины. Истина не всегда блистает чистотой риз, учти это. Бывает, она рассылает своих лазутчиков… Я тихо сидела там, копалась в документах целыми днями. Тонны частных писем, дневников, каких-то вразнобой сваленных листов… воспоминаний… военных донесений…