упоминать о том, что влюбилась в Сайона, и о нашей близости, и что если… когда он все же уйдет, за ним последует разорванная и кровоточащая часть моей души.

Пожалуй, я была готова заплакать, однако на меня смотрели родные – обеспокоенные, сбитые с толку. Их присутствие вынуждало меня крепиться. Вынуждало делать вид, будто Сайон – просто заблудшая душа, мужчина, лежащий в лихорадке, хотя он – гораздо больше.

Он меня спас.

Я осталась с ним в ту ночь. На кровати, а не на полу. Было тесновато, но я хотела чувствовать его дыхание рядом. Хотела слышать, как бьется его сердце. И оно билось, прямо как у человека.

Около часа ночи Сайон впервые похолодел.

Я спала урывками и в ту минуту заводила часы, размышляя, на сколько еще хватит свечи. Внезапно, словно залитый тазом воды костер, он стал холодным, как глубокая лунная ночь.

Я села прямо и обхватила ладонями его лицо. Боги бессмертны, они не могут умереть!

И он не был мертв. Но мышцы лица напряглись, а когда я поднесла свечу ближе, она высветила нарисованные мукой морщины на его чертах. Его челюсть сжалась. Дыхание стало прерывистым. А на руках, шее и груди виднелись тонкие рытвины – невидимые цепи, сковывающие, удушающие, карающие.

Из моего горла вырвался звук, похожий на крик загнанного животного. Я попыталась схватить цепи, однако они были для меня такими же неосязаемыми, как тот клыкастый божок. Сайона бичевали некие потусторонние силы. Изнутри или снаружи, я не понимала.

«Смерть нельзя обратить», – сказал При. Таков один из четырех великих законов.

И в моей голове раздался шепот Сайона: «Из закона я сотворен».

– Все из-за меня, – прошептала я, – зачем ты так поступил, Сайон?

Ведь если он погибнет, не я одна буду страдать. Весь мир умрет вместе с ним. Не может же Вселенная не осознавать последствий? Не могут же эти силы быть столь жестоки?

Расстегивая платье, я взглянула на дверь: ее закрыли, когда все ушли спать, и с тех пор не пытались открыть. Распахнув платье, я легла на Сайона сверху, надеясь согреть своим теплом. От его холодной кожи я задрожала, тем не менее прижалась плотнее, просунув руки ему под плечи, устраивая голову в ложбинке над ключицей.

– Ты не один. Я здесь, – прошептала я. – Это пройдет.

Должно пройти. Божки были так уверены, что он выживет. Сам Сайон сказал, что никто другой не может занять его место. А значит, Вселенная в нем нуждалась.

Не знаю, сколько минуло времени. Я не смотрела на часы. Но в конце концов, мало-помалу мышцы Сайона расслабились, лоб разгладился, тепло вернулось, причем такое сильное, что мне стало слишком жарко рядом и пришлось отодвинуться. Прикрывшись, я погладила его по волосам, бормоча слова успокоения и благодарности.

Если бы не он, я умерла бы.

Он пришел в себя через два дня. Два дня без сна, два дня пересказов истории, два дня споров с бабушкой, которая верила мне в глубине души, но не хотела верить. Я была измучена и напугана и за ужином рявкнула на бабушку, сказав, что она не может выгнать из дома собственного бога. Больше она со мной не разговаривала.

Он пошевелился в полночь, когда я сидела неподалеку. За все это время я не рисовала. Не смогла бы, даже если бы попыталась. Я бросилась к нему.

– Сайон! – Убрала волосы с его лица и подождала, пока его взгляд не сфокусируется на мне. – Сайон…

Он моргнул, и в глазах на миг отразилась его измученная и удрученная душа. Я была поражена и содрогнулась при мысли о том, какие ужасы ему пришлось пережить…

Но затем его взгляд упал на мое лицо. Он улыбнулся, прогоняя агонию и наполняя свой облик теплом, которое расплавило меня, как брошенное в огонь холодное стекло. Его рука скользнула по моей скуле и обхватила ухо.

– Ты здесь.

– Конечно, я здесь, дурачок. – В глазах помутнело. – Думаешь, от тебя много толку, когда ты два дня валяешься, как мешок с камнями?

– Два дня, – повторил он и взглянул в окно, подсвеченное серебром высокой Луны.

Я испустила долгий вздох.

– При, Каланакай и Сайкен присматривают за домом. Я не видела их с тех пор, как… – Я взмахнула рукой. – Но они точно рядом. – Поджав губы, я оглядела Сайона в поисках призна- ков боли. Но не нашла никаких физических повреждений.

– Ай, – пробормотал он.

Я поцеловала его, нежно и коротко.

– Смерть нельзя обратить.

Его грудь сдулась, комната наполнилась лет- ним ветерком. Он хотел было сесть, однако на этот раз выздоровление проходило медленнее и с большим трудом. Я ему помогла, подхватив под руку.

– Ты нарушил закон.

Он покачал головой.

– Я его обошел: ты еще не умерла.

Я крепко сжала ладони на коленях.

– Но почти умерла.

Его глаза встретились с моими. Они походили на кварц в закатном Солнце.

– Не думал, что получится. – Он сжал и разжал кулаки. Потер кончики пальцев друг о друга, словно пытаясь вернуть им чувствительность.

– Ты вообще не думал!

– Я существовал еще до того, как твой народ появился на Матушке-Земле. Я осознавал, что делаю.

Вновь в горле застыл ком. Черт бы побрал этого человека, этого бога или кем бы он ни был, за то, что заставлял меня плакать!

– И сколько ты будешь страдать? Или уже все?

– Это мне неведомо, – прошептал он.

– Тебе причинили боль.

Он не ответил. Взгляд стал отстраненными.

– Сколько ты будешь страдать? – не сдавалась я. – Сколько тебе придется из-за меня вытерпеть?

Положив руку мне на бедро, он сказал:

– Твой свет сияет ярко, и я не позволю ему угаснуть. Не раньше срока.

Грубое напоминание о том, что я была смертной, а он – не был. Все произошедшее за последние несколько недель напоминало мне об этом, словно сама Вселенная не позволяла забыть.

К черту Вселенную!

Я поцеловала его в висок, пытаясь отв- лечься.

– Другие законы, о чем они?

Он вздрогнул и дотронулся до головы. Я прикусила губу.

– Тебе нужно отдохнуть…

– Трон бога не наследуется… – он выста- вил большой палец, – его можно только завое- вать.

Значит, его власть – не неизбежность?

Он выставил указательный палец.

– Время нельзя изменить. – Средний палец. – Смерть нельзя обратить. Безымянный палец. – Нельзя заставить смертных исполнить волю бога, можно только убедить.

Вечные законы. Интересно, сколько еще существует менее значительных законов и сколько из них несправедливы или устарели? Они такие же запутанные, как законы человеческие? Меняются ли они когда-либо?

Я вновь поцеловала его в висок, затем в