и в соборе Нотр-Дам. Мне трудно передать словами все то, что я там увидел. Скажу коротко: для меня открылся совершенно новый мир — мир удивительного искусства, который потрясал своими сокровищами, творениями рук человеческих. Даже не верилось, что все эти дворцы, лепные украшения, скульптуры, картины созданы обыкновенными земными людьми...

Подолгу молча я простаивал у Стены Коммунаров на кладбище Пер-Лашез, где в конце мая 1871 года произошла одна из последних кровопролитных схваток борцов Парижской коммуны, закончившаяся драматически — их массовым расстрелом. Находясь здесь, мне порой казалось, что я слышу шаги далекой истории, звуки баррикадных боев, голоса коммунаров, призывы их вожаков — Варлена, Делеклюза, Франкеля — сражаться с контрреволюцией до последнего...

Особенно много просвещал меня скромный и начитанный Мишель Левинсон, с которым я подружился. Я называл его попросту Миша. Он был химик. Однако это не мешало ему хорошо знать литературу, музыку, искусство. Жил он раньше в Германии, но когда к власти пришел Гитлер — эмигрировал, как и другие немцы, не разделявшие «нового порядка».

Мишель устроился в Сорбонне лаборантом на химическом факультете. Он мог бы вполне преподавать, но не знал еще достаточно французского языка. Частенько я ему помогал в лаборатории. Бывало, даст мне фарфоровую ступку, положит в нее кусочек какого-то белого вещества и попросит осторожно растолочь в порошок. Я брал пестик и аккуратно выполнял его поручение.

— Ты толчешь так, будто мак на пироги готовишь, — смеясь, говорил он.

Заработав немного денег, я иногда уезжал летом с Мишей на месяц подальше от Парижа, спасаясь от нестерпимой духоты, шума столицы, синего чада, изрыгаемого выхлопными трубами многотысячных автомобильных стад...

Он мне говорил, как все больше опасно загрязняется воздух, которым мы дышим, как люди сами себя травят.

— Ты не представляешь себе, с какой интенсивностью засоряется теперь на нашей планете атмосфера. Это ужас! Мы уподобляемся тем людям, которые подрубывают сук, на котором сами сидят... Смотри! Теперь на земле бегают уже десятки миллионов автомобилей. Скоро их будет, вероятно, сотни миллионов. Ежегодно они выбрасывают около двадцати миллионов тонн окиси углерода, четыре миллиона тонн углеводорода, два миллиона тонн окиси азота. Только в одном нашем Париже каждый житель получает сейчас в день приличную порцию для своих легких этой гадости. Это я утверждаю, как химик. Поэтому надо при первой возможности удирать летом из города.

Он вздохнул и после паузы добавил:

— Но самый тяжелый воздух теперь в гитлеровской Германии. Там такая сейчас атмосфера, что вовсе нечем дышать...

У Миши была своя палатка. Выбрав живописный уголок где-нибудь вблизи реки и леса, но неподалеку от деревни, мы разбивали палатку и жили робинзонами. Наслаждались покоем, запахами трав, пением птиц, купались. Особенно нам нравились предвечерние часы. Они настраивали на мечтательный лад...

Солнце уже клонится к западу и не так палит. Вокруг тишина. Высоко в небе летают стрижи... Мы лежим на густой траве с круглыми листочками. Чем-то она напоминает наш украинский клевер. Задумчиво смотрим в сиреневое небо, где медленно плывут мелкие светлые облака. Под вечер появляются большие стрекозы и носятся над головой, потрескивая слюдяно-прозрачными крыльями. Беззвучно порхают вокруг мотыльки. У них яркая раскраска, будто их коснулась жизнерадостная кисть Матисса...

Однажды мы, как обычно, нежились на траве. Уже смеркалось. Из лесу ветерок принес грустный голос кукушки. Миша вдруг вскочил, сел, начал вслух считать: один, два, три, четыре...

Прокуковав десять раз, кукушка замолчала.

— Неужели он еще, собака, будет жить десять лет?

— Кто?

— Шикльгрубер, этот бывший венский подонок.

— Кто-кто? — переспросил я.

— Да Шикльгрубер! Гитлер то есть, — с досадой произнес Миша. — Разве ты не знаешь, что Гитлер — это не настоящая его фамилия?

— А черт его знает! Он меня так интересует, как прошлогодний снег...

— А меня, думаешь, очень интересует? Но из-за него я уже скоро три года в изгнании. Кто не уехал, тот стал на голову ниже... Я не хотел стать ниже. И так ростом не вышел...

Он грустно усмехнулся. Замолчал. Кукушка больше никому не считала годы...

— Мы с тобой, Миша, почти в одинаковом положении. Я ведь тоже не по своей воле покинул хату. Бежал, чтобы не встретиться с королевскими «музыкантами», что захватили Бессарабию. Уже и повестка была явиться к ним. Они хотели сыграть мне похоронный марш. А я эту музыку не очень люблю... Пусть ее твоему Шикелю-Гитлеру играют. Вот уже восемь лет как я с дому. Больше чем ты...

Мы поднялись и босиком пошли к реке. Трава приятно холодила ноги. Миша обернулся ко мне, сказал:

— Ох, как мечтаю вернуться домой, в Германию. Не знаю только, когда это будет.

Мы купались в тот вечер до озноба...

Месяц, проведенный на лоне природы, вдали от неумолчного шума и гама, муравьиной суеты столицы, вернул нам бодрость. Загоревшие, отдохнувшие, но заросшие, как настоящие робинзоны, возвращались мы в Париж.

Как всегда, жизнь во французской столице бурлила. Казалось, все течет мирно, спокойно, привычным руслом. Однако надвигавшиеся грозные события в Европе ощущались по отдельным признакам все явственнее.

ТРЕВОЖНОЕ НЕБО ИСПАНИИ

Волонтеры

Мирный небосвод заволакивало черными тучами. Все чаще их прорезали молнии. Перед грозой обычно трудно дышать. Словно не хватает легким кислорода. Такое состояние ощущали многие из нас, находившиеся сейчас в Париже.

В Испании вспыхнула гражданская война. Мы пытались из газет выяснить, что там происходит. Сперва трудно было разобраться, кто с кем воюет и за что именно, но вскоре стало ясно, что в Испании столкнулись две силы — демократии и фашизма, что Гитлер и Муссолини, поддерживая мятежного генерала Франко, решили сделать из этой страны свой плацдарм на Пиренейском полуострове.

В нашей парторганизации, в «Союзе возвращения на родину», сразу же нашлись желающие отправиться к месту событий, чтобы помочь республиканской Испании. Среди желающих был и автор этих строк.

Я обратился к секретарю парторганизации Василию Ковалеву, живому энергичному человеку, с умными проницательными глазами, обладающему ценным качеством — уметь слушать людей, с просьбой помочь мне добраться до Испании. Он молча выслушал меня, развел руками, немножко театрально воскликнул:

— Дорогой Чебан, ничем, к сожалению, не могу помочь, Насколько мне известно, там нужны сейчас люди, знающие военное дело, специалисты. Нужны кто? — он начал загибать пальцы, — пехотинцы, артиллеристы, пулеметчики, шоферы. На