груди и начала петь хорошо знакомую мне колыбельную. Размышляя о том, кто ее написал, Брамс или Шуберт, я опять вспомнила его пенис и, несмотря на всю красоту пения, не могла перестать плакать.

Someday

Мы стояли в очереди перед автоматом по продаже билетов. А он наблюдал за мной из примерочной в обувном магазине.

– Гляди, он на тебя всю дорогу пялится, – сказала Юми, и я обратила на него внимание.

Он был в серо-голубом вязаном блузоне с отделкой из кожи и покупал темно-коричневые ботинки за тридцать тысяч. Он смотрел на меня с таким выражением лица, будто встретил родного человека, и не сводил с меня глаз, даже когда расплачивался. Юми сказала:

– Не по себе как-то.

А мне было нормально. И не потому, что он дал мне билеты на концерт Синди Лаупер, а потому, что я захотела его, когда увидела.

Потом мы сидели во «Фрут Парлор», он ел сэндвич и пил дынный сок. Он развлекал нас рассказами о том, как девочки, забравшиеся на сцену и танцевавшие на ней во время выступления в «Принс Парке», оказались подставными, как Стиви Уандер, будучи слепым, выбирает себе только красивых девочек, как Хью Луис пукнул в бане Ёсивары. Я жевала кекс, запивая напитком из гуавы, и думала только о том, чтобы Юми поскорее убралась.

Мы учились в разных школах, а познакомились на выступлении. Она выше и страшнее меня, а месяц назад рассказала, как ходила c парнем из драматической школы на четыре года старше ее на концерт и на обратном пути переспала с ним в «Сити-Отеле» на Синдзюку.

– Извините, а кем вы работаете? – спрашивает его она.

– Осветителем.

– Я так и думала. – Она сгибается от смеха, прикрывая рот рукой.

Вот дура! Ничего смешного. А он смотрит на меня, улыбается и словно говорит: «Да, дура она у тебя. Дура и страшная вдобавок. А вот ты красивая». И мне становится хорошо.

– Не думайте, я не простой осветитель на концертах. Я обычно рекламу пускаю во время всяких представлений. Пару раз даже над фильмами работал, но там мне не понравилось – зарплата маленькая и работы навалом. Лучше всего на дискотеках заниматься освещением. Только не на известных, а на особых, для взрослых. – Он вынул из кармана два билета с красным штампиком «Проход разрешен».

– Аа! Как классно! – завопила Юми, а мне сразу же захотелось заткнуть ей чем-нибудь рот.

А если быть точной, теми разложившимися воробьями, которых я обнаружила утром в саду.

А еще я хотела крикнуть: «Не давай ей! Пойдем вместе с тобой!», но он, похоже, не услышал и протянул нам каждой по билетику. Мне стало грустно, но он сказал:

– Я буду на рабочем месте, так что встретимся у выхода.

И мне полегчало.

Дома меня ждали одиннадцать маминых друзей по бассейну, которые пили пиво в гостиной, несмотря на светлое время суток, сообщение о том, что папа вернется с работы поздно, и Кэйити, мой младший брат, резавшийся в «Метроид».

– Я делаю суши, что будете? – прокричала мама из кухни.

Кэйити, не отрываясь от экрана телевизора, заказал лук с тунцом и угря, а я ничего не ответила.

Раскрасневшаяся мама заглянула ко мне в комнату и добрым голосом спросила, хочу ли я суши. Я только о нем и думала и сама не заметила, как у меня учащенно забилось сердце. Мама заметила мое возбуждение и спросила, что произошло. Я рассказала ей, что сегодня случилось.

– Я хочу вернуть деньги за билеты.

– Вы с Юми пойдете?

– Да.

– Не задерживайтесь.

– В девять закончится, я еще потом хочу в ресторан сходить.

– Он настолько хорош?

– Сама не знаю. Но я с ним чувствую себя спокойно.

Мама кивнула.

– Сколько тебе, говоришь, исполнилось, семнадцать? – Она чмокнула меня в щеку и дала пакетик с моими любимыми суши-маки с омлетом, икрой и огурцом.

– С пивом хорошо бы пошло, но не может же ребенок так часто пить пиво.

Я знаю, что у мамы есть любовник. Он даже приходил один раз к нам домой. Кэйити он не понравился. Он носит усы, а возраста такого же, как и папа. Я сказала маме, что надо было любовника помоложе выбирать, а она буркнула: «Дура», застенчиво улыбнулась и покачала головой. Кэйити заснул, а мама отправилась с друзьями в ближайший бар. Я позвонила Юми и целый час болтала с ней о контрацептивах, о масле «Джонсонс бейби», о кровотечении, о биде и о многом другом. Я и сама не заметила, как папа вернулся домой и стоял рядом со мной, ожидая окончания разговора. По его лицу невозможно было понять, сердится он или грустит. Скорее всего, и то и другое. Его взгляд, обращенный на меня, был совершенно чужим, а потом он спросил:

– Где мама?