раз доводилось потяжелее чашу поднимать, ни капли не разлив, а тут рука предательски дрожала. Волнение, видно, слишком велико. А как спокойным оставаться? Ведь велика победа, к которой не один год шли, которую добыли ценою многих тысяч жизней. Земля вся на восток от реки Ляо отныне неподвластна правителю никаней. Достоянием предков опять владеют их потомки! Отпраздновать эту великую победу и собрались сегодня здесь.

Почти не поворачивая головы, Нурхаци обвел взглядом присутствующих: «Боевые соратники, верные люди. Каждое лицо — живое напоминание о сражениях, число которых память не сохранила. Не все, конечно, кто быть достоин здесь, сюда пришли. Иным на это победное пиршество путь преградили укус стрелы, удар меча, недуга… Хурханя нет сегодня тут, брата Шургаци, Фюндона. По храбрости с ним кто сравниться мог? Ведь это он, Фюн-Дон, разбил никаней при Сарху, когда их рать шла на Хету-Ала. И под Фушунью он отличился больше всех. Это о нем тогда сказал я: «Вот муж, который стоит десяти тысяч человек1». Вид одежды, которую вот только что в подарок дал военачальникам, напомнил: «А за рвение под Фушунью Фюндона щедро одарил я». Словно сейчас перед глазами те подарки: шуба из черных лисиц с опушкой из черных соболей, пояс со вставками из яшмы и лошадь в полном убранстве. Совсем недавно вроде это было.

И тут вдруг защемило грудь, в той стороне, где с чащей рука была. Взяв в правую руку её, твердо держа (куда-то дрожь исчезла), заговорил.

— Минское государство — самое большое. Однако считало, что недостаточно ещё велико и пожелало присоединить к себе другое государство. Минская земля — самая обширная. И все же ее владетель считал, что недостаточно, и пожелал захватить землю у других. Поэтому-то и лишился земли, которою владел. Всему тому, случилось что, причина такова: Небу противны Мины, и наоборот. Оно помогает Нам{91}.

Дух переведя и взглядом поведя вокруг, стараясь враз увидеть всех и с каждым встретиться глазами, сказал: «Опираясь на ратную силу ваших слуг, удостоившись любви Неба, Мы и вы смогли прийти на эту землю…»

Вновь голос умолк, и снова он зазвучал, слегка дрожа, как тетива, когда стрела умчалась: «Чаша вина, одежды штука. Все это столь ничтожно, и разве достаточны они, чтобы отблагодарить за труды и старания? Но Мы помним вас, наших слуг, которые отдавали все силы ради укрепления границ страны, усердно занимались делами нашего царства»{92}. Сказав так, чашу поднес к губам и выпил до дна. Смахнув рукавом капли с усов, уставился в дно чаши: «Что эта чаша… Ею только мерить хмельное. А вот такой… такой посуды не сыскать нигде, да и не сделать никому, чтобы вместила всю ту кровь, что пролил мой народ маньчжурский, прежде чем мы сели пить здесь».

* * *

«Словно поветрие пошло какое-то. Пристрастие к пьянству стало все заметнее. Простые лопают, вельможи тоже пьют, не зная меры. Такого прежде не было, чтоб столько народу пило и часто столь. А в чем причина? Началось с чего? Быть может, оттого, что много праздновали побед? И оттого втянулись пить и в будни. Притом добычей разжились в никаньских городах, Запасы винные в них тоже были, и, с ними управляясь, пристрастились к вину. Идут ко мне доклады: «Государь, неладно дело. Пьяниц средь нас становится все больше. Меры прими».

Тут каждого в отдельности, — вздохнул Нурхаци, — приструнивать не станешь. Их сколько? Я один. Да и на начальствующих тоже положиться как? Днями с чем довелось столкнуться самому? Двое дубасят кулаками одного, четвертый на земле лежит. Подъехал к ним, «А ну-ка, Расходись!» — кричу. Они и ухом не ведут. В толк взять не могли, столь пьяны были, что перед ними государь. Но то еще было полбеды. В подпитии, затеяв драку, убили своего же, из одной нюру. Я приказал, чтоб тотчас привели ко мне чалаэчжэна. А он и с места сдвинуться не мог: так сильно пьян был.

И если дальше так пойдет, что станется с моим народом?» — скривившись, Нурхаци удрученно помотал головой, стараясь отогнать неприятные видения. Встав с места, прошелся несколько раз взад-вперед, бормоча под нос. Проговаривал сам себе слова будущего указа.

Перестав ходить, подошел к столу. На нем стояли тушь, кисть, лежала бумага. Нурхаци завел такой порядок, чтобы для письма всегда все было под рукой. Если в походе, то принадлежности такие в особом сундучке. А если дома, то, понятно, на столе. Коротконогий стол был явно мал для рослого Нурхаци. Но расставаться с ним не пожелал никак: достался этот стол в добычу. Прежде за ним писал Ляодунский цзинлюэ. И было лестно сознавать Нурхаци, что этот стол теперь ему, Нурхаци, служит.

Глазом кося на дракона, что, распластавшись на основании тушечницы, зло вытаращил бельма и разинул зубастую пасть, Нурхаци выводил слова указа.

«Слыхали вы, что люди пили издревле. Но, бражничая, что могли обрести, чему научились, какую выгоду извлекли? Вот что случалось с теми, кто пьет. Либо с другим человеком затевает свару, ножом его ранит и потом искупает вину. Или, сев на коня, калечит себе руки, ноги, а то и гибнет, сломав шею. Либо из-за пристрастия к вину без чести умирает. Или, свалившись в пути, теряет одежду и шапку. Либо лишается влияния на мать с отцом и братьев. Или из-за вина ломает утварь дома, рушит собственность своей семьи, имя ее позоря. Об этом всем не раз Мы слышали»{93}.

Отложив кисть, Нурхаци прочей написанное и снова принялся писать.

«Из-за пристрастия к вину иные голодают. Досыта не едят, а пьют. Ведь если приготовить лепешки, сварить просо, то можно наесться. Но водка тоже делается из проса. И потому иные не едят, а пьют… Если пьет тот, кто глуп, то он пропивает свое тело, а если умный предается пьянству, то разрушает добродетель. Притом перед государем становится провинным и подвергается осуждению и наказанию со стороны бэйлэ, сановных лиц. И все это из-за выпивки… Муж пьет вино — вызывает отвращение у жены. Жена пьет — гневит мужа. Слугп тоже не могут сносить пьянство хозяев и уходят{94}. Какая польза от выпивок? Прежде мудрец сказал: «Яд, который излечивает, хотя и горчит во рту, однако может заставить отступить болезнь. Вино, хотя приятно рту, может вызвать недуг». Поэтому непременно нужно бросить пить».

— Этот указ, — подал письмоводителю бумагу, когда явился тот на зычный зов, — переписать и объявить повсюду в нашем государстве