– Я его не возьму.

– Тогда эти деньги просто пропадут.

– Мама, но сад действительно выглядит ужасно. Его нужно…

– Трава все равно скоро пожухнет и засохнет. Нет смысла заниматься ею сейчас.

Вздохнув, я откинулся на запыленную, промятую спинку дивана. Мать скрылась на кухне. В доме пахло плесенью, старым деревом и потемневшим серебром. Над кирпичным камином висела семейная фотография, сделанная в то лето, когда мы с Орсоном окончили среднюю школу. Фотографии было шестнадцать лет, и это чувствовалось. Фон выцвел, наши лица, потеряв естественный цвет, стали розовыми.

Я отчетливо помнил этот день. Мы с Орсоном поспорили из-за того, кто наденет коричневый отцовский костюм. Мы оба были одержимы им, мать бросила монетку, и выиграл я. Взбешенный Орсон наотрез отказался фотографироваться, поэтому мы с мамой отправились в фотостудию вдвоем. Я был в коричневом отцовском костюме, а мать – в бордовом платье, которое теперь на этой фотографии стало черным. Странно было смотреть на себя и на мать, стоящих вдвоем на безликом блеклом фоне. Половина семьи. Прошло шестнадцать лет, и ничего не изменилось.

Мать вернулась с кухни в гостиную со стаканом сладкого чая.

– Вот, дорогой, угощайся, – сказала она, протягивая мне холодный вспотевший стакан.

Я отпил глоток, наслаждаясь умением матери готовить лучший чай из всех, которые я когда-либо пробовал. Он обладал именно тем вкусом – не горький, не жидкий, цвета прозрачного красного дерева. Мать села в кресло-качалку и укрыла свои тощие ноги пледом. Ее толстые вены, похожие на дождевых червей, были спрятаны под колготками телесного цвета.

– Почему ты четыре месяца не навещал меня? – спросила мать.

– Я был занят, мама, – ответил я, поставив стакан на стеклянный кофейный столик у дивана. – У меня было турне в поддержку книги и много всего другого, поэтому я не мог вырваться в Северную Каролину.

– Ну, мне обидно и больно, что мой сын не может выкроить в своем плотном распорядке время на то, чтобы навестить свою мать.

– Извини, – сказал я. – Мне правда очень стыдно.

– Ты должен быть внимательнее ко мне.

– Буду. Извини.

– Прекрати твердить одно и то же! – отрезала мать. – Я тебя прощаю. – Затем, отвернувшись к телевизору, добавила: – Я купила твою книгу.

– Мама, ты могла бы и не покупать. У меня дома тридцать авторских экземпляров. Я мог бы подарить тебе один.

– Я этого не знала.

– Ты ее прочитала?

Мать нахмурилась, и я догадался, в чем дело.

– Не хочу тебя обижать, – наконец сказала она, – но она в точности такая же, как и все предыдущие. Я не дочитала даже до конца первой главы и отложила ее. Ты же знаешь, я терпеть не могу сквернословие. А этот Сиззл просто ужасен. Я не желаю читать о человеке, который поджигает людей. Не представляю, как ты мог написать такое. Все решат, будто я плохо с тобой обращалась.

– Мама, я…

– Знаю, ты пишешь то, что покупают, но из этого вовсе не следует, что мне должна нравиться твоя писанина. Мне бы хотелось, чтобы ты в следующий раз для разнообразия написал что-нибудь хорошее.

– Например? Что бы ты хотела от меня получить?

– Любовный роман, Энди. Что-нибудь со счастливым концом. Ты же знаешь, любовные романы тоже читают.

Рассмеявшись, я поднял стакан.

– Значит, по-твоему, мне нужно переключиться на любовные романы? Смею тебя заверить, мои поклонники будут просто в восторге.

– Ну а сейчас ты грубишь, – сказала мать, наблюдая за тем, как я потягиваю чай. – Тебе должно быть стыдно. Издеваешься над собственной матерью!

– Я над тобой не издеваюсь, мама. На мой взгляд, ты сказала веселую шутку.

Снова нахмурившись, мать отвернулась к телевизору. Несмотря на своенравность и раздражительность, под внешней привередливостью она оставалась до боли ранимой.

– Ты уже был на могиле отца? – помолчав, спросила мать.

– Нет. Я хотел отправиться туда вместе с тобой.

– Сегодня утром у надгробия лежали цветы. Красивый букет. Свежие. Ты точно…

– Мама, думаю, я бы не забыл, если б сегодня утром положил цветы на могилу отца.

Кратковременная память матери начинала отказывать. Вероятно, она сама отнесла цветы вчера.

– Да, я была на кладбище сегодня утром, – продолжала мать. – До того, как небо затянуло. Посидела у могилки с час, разговаривая с ним. У него прекрасное место, под той магнолией.

– Да.

Глядя на вытертый ковер под ногами, на покосившийся обеденный стол, на первую дверь в коридоре, ведущую в подвал, я почувствовал, как мы вчетвером двигаемся по этому мертвому пространству, населенному призраками… почувствовал присутствие отца и Орсона так же явственно, как чувствовал присутствие матери, во плоти сидящей предо мной. Как это ни странно, на меня повлиял запах подгорелого тоста. Моя мать любит поджаренный до корочки хлеб, и хотя аромату ее сгоревшего завтрака было уже несколько часов, он превратил этот обветшавший дом в мой родной дом, на три неумолимых секунды снова сделал меня маленьким мальчиком.

– Мама… – начал было я и едва не произнес имя брата.

Оно висело у меня на кончике языка. Мне захотелось напомнить матери, что когда-то мы были беззаботными детьми, игравшими здесь.

Мать оторвала взгляд от работающего без звука телевизора.

Но я не стал ничего говорить. Мать выбросила Орсона из своих мыслей. Когда я раньше необдуманно заводил о нем речь, она тотчас же умолкала. Ее сразило то, что Орсон ушел, тринадцать лет назад разорвав все связи с семьей. Первоначально она справлялась с болью, отрицая сам факт, что он был ее сыном. Теперь, по прошествии многих лет, – что он вообще появился на свет.

– Это я так, извини, – сказал я, и мать отвернулась к телевизору.

Тогда я нашел воспоминание для себя самого. Нам с Орсоном по одиннадцать лет, мы в лесу. Дело происходит летом, деревья в листве. Мы находим старую брезентовую палатку, сырую, покрытую плесенью, но нам она очень нравится. Мы выметаем из нее опавшие листья и превращаем в свою тайную крепость, где играем каждый день, даже под дождем. Поскольку мы ничего не говорим о ней соседским ребятам, палатка принадлежит нам одним, мы тайком убегаем из дома по ночам и остаемся там со спальными мешками и фонариками, охотимся на светлячков до самого утра. На рассвете бегом возвращаемся домой и забираемся в свои постели до того, как просыпаются мама и папа. Они нас так и не поймали, и к концу лета у нас накопилась уже большая стеклянная банка пленников – люцифериновый ночной светильник на тумбочке с игрушками между нашими кроватями…

Мы с мамой смотрели на алчных участников телешоу до самого полудня. Своим воспоминанием я с нею не поделился.