Думаете, что на этом наша война с Летовой закончилась? Ничего подобного! Почти сразу после техсовета в «Союзкаучуке» Наталья Николаевна написала жалобу в Контрольный совет Комитета по делам открытий и изобретений (был тогда такой орган, аналог нынешнего Роспатента) на неправомерность выдачи нам злополучных пяти авторских свидетельств. Естественно, нас вызвали в Москву. После гневной речи Летовой я кратко ознакомил членов Контрольного совета с результатами работы четырех комиссий, и они, оценив содержание поданных нами заявок на патентоспособность и патентную чистоту, отклонили жалобу Летовой.

Тогда меня переполняли только эмоции. Но, чем больше отдаляются по времени те события, тем беспристрастнее становится мое мнение. Сейчас я могу спокойно сказать, что, несомненно, Летова была способным и знающим, энергичным научным сотрудником. Правда, часто эмоциональная составляющая ее характера брала верх над разумом. И мне очень жаль, что до подчинения группы Летовой нашему заместителю директора Б. Л. Воробьёву не нашелся руководитель, который смог бы использовать энергию Натальи Николаевны «в мирных целях». А то, что это было возможно, показывает опыт ее работы под руководством Воробьёва в 1988–1993 годах.

Читатель может поинтересоваться, зачем я так подробно описал историю нашей борьбы с Летовой. Может, вы сочтете меня нескромным человеком, но я рассматриваю эту книгу в определенной мере как учебник жизни и уверен, что органы, подобные Комиссии партийного контроля при ЦК КПСС, были и будут при всех общественных формациях — рабовладельческом, феодальном, капиталистическом, социалистическом и других устройствах общества. Называться они будут по-разному, но суть останется прежней.

Любое государство заинтересовано в том, чтобы узнавать о грехах своих подданных, получая сигналы от бдительных соседей, «друзей», сослуживцев и даже родственников.

И всегда нужен орган, наделенный такими огромными полномочиями, какие были у КПК, позволяющими ей стоять над правоохранительной системой. Ведь, прими КПК тогда решение не в нашу пользу, думаю, ни один суд или прокуратора не заступились бы за нас. Как показывает история, любая информация подобного рода становится предметом детального изучения. Правила обороны от нападок такого органа, с моей точки зрения, одинаковы во все времена, независимо от того, что использовано для доноса: пергамент, береста, бумага или флешка.

Главный урок, который я извлек из всей этой истории, — все документы, подтверждающие твою правоту и юридическую безупречность действий, должны составляться до, а не после появления жалоб. А их содержание должно быть понятно и непрофессионалу. И, если ты их уничтожаешь по истечении регламентированного срока хранения, будь любезен составить акт об их уничтожении с подписями трех свидетелей.

Ведь если бы мы перед всеми проверками имели полный пакет документов в сегодняшнем представлении, а не гордое сознание собственной правоты, то избежали бы минимум девяноста процентов всех проблем, несмотря на бронебойный характер Натальи Николаевны.

Я считаю, что урок, полученный мной, бесценен. Естественно, я делюсь знаниями с учениками и, наблюдая, как они используют их в своей повседневной деятельности, понимаю, что тратил нервные клетки не зря.

А как мои отношения с Баталиным? Никак. Шла жестокая война, мы с ним находились в одном окопе. Когда сидишь в траншее и на тебя несется бронированная машина в виде Летовой, не до выяснения отношений.

Как только закончилась наша битва с Натальей Николаевной, я узнал, что шеф сказал обо мне какую-то гадость одной из сотрудниц лаборатории, и взорвался. Я победил в этой трудной схватке, а он за моей спиной… Короче, я зашел к нему в кабинет и без вступления заявил:

— Олег Ефимович, если вы еще раз посмеете за моей спиной обсуждать мои действия с сотрудниками, то все свои обязательства по отношению к вам я буду считать аннулированными.

Повернулся и ушел под его крик типа: «Да сядь, да подожди, да ты не так понял!..» Но мне было уже все безразлично.

Выйдя из кабинета Баталина, я вспомнил, как лет через десять после окончания университета встретил в Публичной библиотеке однокурсницу. Хотя мы не были особенно дружны, когда учились, но, наверное, час проболтали в курилке, вспоминая былые добрые и родные студенческие годы. Во время разговора я случайно взглянул в окно, увидел прекрасное ленинградское голубое небо и сказал:

— Послушай, Люда, мы уже, наверное, около часа не курим, а нюхаем выхлопные газы других курильщиков, а ты как химик знаешь, что это вреднее, чем курить самим. Посмотри, какое небо! Пошли отсюда. Кстати, я видел, что в «Север»[21] нет очереди, так что приглашаю продолжить вечер воспоминаний за вкусным обедом и хорошей выпивкой.

После двух или трех рюмок у нас зашел разговор о личной жизни.

Я знал, что Людмила замужем, у нее двое детей-школьников, все прекрасно и замечательно. Но вдруг она ни с того ни с сего сказала, что любила и до сих пор любит другого человека, а за Валентина вышла замуж, наверное, просто потому, что подошло время.

Я так удивился, что уронил вилку на стол:

— Почему же ты тогда не вышла замуж по любви?

— Глупая я была, Аркаша, очень глупая, небережливая, — нетипично грустным для нее голосом ответила Людмила. — У меня была одна плохая привычка — я любила опаздывать, а он был очень пунктуальным человеком. Первое время его сильно беспокоили мои опоздания на свидания, он волновался, не случилось ли что. А мне, дуре, это нравилось, я грелась в его эмоциях и считала это проявлением большой любви. Прошло время, и он начал злиться, когда я опаздывала. Я поняла, что играю с огнем, и пыталась переделать себя, но получалось плохо: я все равно продолжала опаздывать. Потом наши отношения перешли в заключительную стадию: он стал равнодушен сначала к моим опозданиям, а потом и ко мне. И это было самое страшное, так как из этой стадии отношений возврата нет. Нет, Аркаша, нет! Дай Бог тебе никогда не вспомнить мои слова, — настойчиво повторила Людмила, увидев на моем лице недоверчивую улыбку.

Я вспоминал слова однокурсницы, когда мы с Баталиным вступили в эру равнодушных отношений. Раньше мы с ним встречались два-три раза в день, обсуждая какие-нибудь рабочие вопросы, или он приглашал меня покурить и попить чаю в его кабинете.

А при наших новых отношениях нам хватало для общения пяти — десяти минут максимум два раза в неделю. Конечно, это не шло на пользу работе, но ни я, ни мой шеф не могли ничего изменить. Мы жили с ним как давно разведенные супруги, которые вынуждены сосуществовать в одной квартире из-за отсутствия жилплощади и пользуются общим холодильником, но каждый