чтобы проявлять милосердие и сострадание. Потому прошу вас по возможности о своих товарищах больных заботиться и для вашего же блага.

Когда оставался я на корабле, — а, как вы все знаете, до самой высадки на берег я оставался, в отличие от многих, на ногах, принуждая себя к действию и почти постоянно находясь на палубе, — так вот, тогда я решил поселиться на камбузе, потому как там мог топить и немного обогреваться. Однако камбуз находится близко с кубриком, и ужасные запахи проникали туда беспрепятственно. Так вот, меньше чем за три дня такого житья я обессилел настолько, что пришлось вам меня с корабля вносить, и только сейчас я немного оправился. Оттого я считаю, и адъюнкт Стеллер со мной в том согласен, что грязь и вонь от скопления людей делают больных умирающими, а остальных — больными. Потому каждому надобно это осознать и блюсти чистоту в жилищах так, как от этого зависит ваша жизнь. С тем я приказываю всем живущим в землянках забрать равное количество больных, разбиться на вахты и каждодневно кому-то одному следить за чистотой жилища.

Все молчали.

— Это первое. Второе. Продовольствие наше осталось в трюме, и наверняка все обгнило. Но выхода нет: надлежит все, что можно, оттуда поднять, просушить. Для того, Овцын, соберешь десять человек и приступай утром. Третье. Адъюнкт Стеллер утверждает, что от скорбутной болезни помогает любая растительность, потому все, что удастся раскопать из-под снега, следует ему приносить, а он уже определит, можно ли эти растения в пищу употреблять. Впрочем, брусничного листа оба отряда принесли, а значит, он тут есть, и вместо чая заваривать его хорошо, а потому все, кому он встретится, должны его собрать, имея в виду его от скорбута полезность.

— Это все, господа. — Отец обвел взглядом обессилевших людей. — Прошу вас, каждого, собрать все силы. И выжить! Обязательно выжить, братцы!

* * *

Когда команда Овцына с превеликим трудом подняла из трюмов промокшие мешки с мукой и крупой, их оказалось так мало, что по самым строгим расчетам на каждого человека пришлось ежемесячно по пятнадцати фунтов ржаной муки, пять фунтов подмоченной крупы и полфунта соли.

Восемьсот фунтов ржаной муки решено было сохранить в качестве запаса для будущего переезда с острова на материк.

Остальные, возглавляемые Стеллером, перевалили через скалы к югу и наткнулись на лежбище морских коров. Дубинками и гарпунами удалось убить троих, чьи туши принесли в лагерь и разделили на всех.

Поскольку отец был еще слишком слаб, Лорка почти неотлучно оставался при нем, выполняя его поручения как вестовой и записывая под его диктовку в вахтенный журнал:

«…Остров этот, южную оконечность которого мы назвали мыс Манати (морской коровы), расположен на 54°37′ северной широты и простирается к NWtN еще полностью на один градус к северу. Долгота его восточная от Петербурга, примерно, 130°; в ширину он имеет в некоторых местах приблизительно около трех немецких миль, а в иных, в зависимости от расположения бухт, и того менее. От материка он удален примерно на тридцать немецких миль; непосредственно к западу против него находится Камчатка. На нем имеется много высоких гор, состоящих из скалистых и песчаных камней, а между ними — многочисленные долины, в большинстве которых можно найти хорошую пресную воду. Долины поросли высокой травой, но никаких деревьев или кустарников в них не растет, если не считать имеющейся в некоторых долинах карликовой ивы толщиной примерно с палец, а высотой в фут или полтора. Эта ива разветвляется на очень многочисленные тонкие и искривленные ветви, довольно широко стелющиеся по земле, но ни на какое дело непригодные.

На всем протяжении побережья острова незаметно ни одною места, где можно было бы безопасно поставить судно. Суда, которые кто-нибудь вздумал бы послать к этому острову для промысла морскою бобра, должны иметь такое устройство, чтобы их можно было немедленно по прибытии на место вытащить на берег, а таких отлогих, вполне удобных для этого мест имеется достаточное количество на всем берегу, особенно в средней части острова по обеим его продольным сторонам, главным образом на западном берегу.

Приливы и отливы особенно высоко поднимаются при полнолунии и новолунии; приливная волна особенно сильна на восточном берегу, где она направлена от OtN к WtS, а на западном берегу направление ее — с WNW к OSO. Подъем воды достигает при этом семи или восьми футов, что, в частности, может способствовать легкому причалу таких судов, так как если причалить к берегу в момент полного прилива, то с отливом судно останется на суше, а затем уже можно принять меры к тому, чтобы до наступления следующего полного прилива убрать судно повыше, туда, где никакая волна его достигнуть не может…»

Записывая, Лорка поражался тому, как отец, будучи совершенно больным, полным забот о своей умирающей, полуголодной и беспомощной команде, все же находит в себе силы отметить в журнале нечто, что может пригодиться другим морякам. Вспоминал, как тот приходил в ярость при воспоминании о том, как кто-то может дать в руки товарищам неверную карту (трудности от которой Лорка и все моряки «Святого Петра» испытали в полной мере).

«Нет, живы мы будем или умрем, — кто сюда попадет, тому плутать не доведется, — думал Лорка. — И, кто бы он ни был, помянет сей журнал не раз добрым словом…»

Несмотря на то, что от ужасной атмосферы кубрика удалось избавиться, больные продолжали умирать — в еле отапливаемой землянке они один за другим начинали кашлять, и новая болезнь набрасывалась на измученное тело, пожирая его со страшной скоростью.

Когда умер корабельный комиссар Иван Лагунов, Лорки в землянке не было, — вместе со Стеллером они все утро карабкались по скалам, цепляясь друг за друга, чтобы отыскать брусничного листа для больных.

Вернувшись в землянку, они даже не сразу поняли, что тот мертв. Только когда Стеллер начал вливать больным в рот целебный отвар, он понял, что умерший лежит бок о бок с живыми. Как быть? Вытащить труп из землянки на съедение песцам или провести ночь бок о бок с мертвецом?

Это была самая страшная ночь в жизни Лорки. Лежа на ледяной земле и стуча зубами от смеси страха и холода, он никак не мог заснуть. Одно дело обнаружить наутро, что кто-то умер, а совсем другое — лежать с уже остывшим мертвецом. В голову лезли всякие страшные истории. Под утро он заснул и ему приснился Лагунов — вон он, блестя крепкими зубами, рассказывает какую-то