Сейчас Никлас этот текст, прошедший через конец света и более чем сто лет, повторял практически дословно. Была лишь одна разница — главный герой сериала врал и лицемерил для получения собственной выгоды, а Никлас сейчас говорил искренне. И цели он преследовал не сугубо личные — он просто хотел избежать резни.

Легко вспоминая слова, Никлас видел, что завладел вниманием слушателей. Краем глаза видел взгляд пастора — периодически кивающего после некоторых его фраз. Задача сейчас стояла простая — имея решение о смертном приговоре ведмедю, успокоить этим фактом общину и не допустить перерастания ситуации в открытый конфликт. Никлас уже, с чужой помощью неизвестных авторов нажав на нужные струны души слушателей, рассказывал, что простая казнь хищного зверя не принесет пользы, а отсроченная — путем отправки в штрафные отряды, послужит на благо собравшихся, ибо так угодно Господу.

Длинная речь уже подходила к концу, и Никлас видел, что у него все получается — постепенно чувствуя, как нарастает внутреннее удовлетворение. Он смог, у него все получилось. Причем это оказалось неожиданно легко — все же играть словами это не тяжести таскать, определенно…

— В конце концов, для чего нам нужна вера, если она не выдерживает испытаний, которыми мы подвергаемся? Мы никогда не поймем, зачем Господь забрал Мэри, или зачем забирает других дорогих для нас людей. И хотя Господь не дает нам никаких ответов, он наделил нас способностью любить…

— П-пар лю флян гуш, — услышал вдруг Никлас, как шипит из-за спины Горчаков.

Осекшись на полуслове, Никлас замолчал. Огляделся, понимая, что последние пару десятков секунд смотрел не на окружающих, а только на себя. Но стоило прекратить самолюбование, как стало понятно: ситуация странно изменилась. Вокруг по-прежнему сидели самые разные люди, но у большинства были теперь одинаковые взгляды. Никлас отчетливо понял, что внимание аудитории полностью утеряно — на него почти никто больше не смотрел.

На скамейке первого ряда сидела небольшая и хрупкая бабушка-одуванчик с пышной прической седых волос. Она, до этого момента внимательно глядящая на Никласа и периодически кивающая, теперь глядела в пространство безжизненным взглядом. Женщина слева от бабушки-одуванчика, по лицу которой недавно текли слезы, уже сидела с широко раскрытыми глазами, замерев и так же глядя в пространство. Вдруг послышался глухой звук падения — кто-то свалился со скамьи в центре зала.

— Что происходит? — прозвучал из-за спины тихий и заметно обеспокоенный голос пастора.

Одновременно с этим раздался чпокающий звук открываемого флакончика. Сразу — практически одновременно, второй. Даже не оборачиваясь, легко было догадался по характерным звукам, что это Горчаков влил в себя две дозы стимулятора.

Никлас отвел руку назад, отщелкнул клапан кобуры. Сидящая напротив него бабушка в этот момент конвульсивно дернулась, открытые глаза ее закатились. Она начала было клониться в сторону, но ее еще раз дернуло словно в конвульсиях, а потом бабушка-одуванчик замерла в неестественной и неудобной полупозиции. Не упала — через пару мгновений начала вставать со скамьи.

Постепенно — дергано, как болванчики в руках кукловода, поднимались на ноги и остальные. Но Никлас внимательно смотрел на бабушку, которая сейчас уже стояла и — глядя белесыми глазами, прислушивалась словно хищник. Вернее, как будто принюхивалась: склонив голову, недавний божий одуванчик медленно вела носом, пока невидящий взгляд ее белых глаз не остановился на Никласе.

— Преподобный, что происходит? — раздался обеспокоенный голос из центра зала.

Вопрос был задан на английском, со странным акцентом — слова словно проглочены до того, как сказаны, но смысл возгласа Никлас понял. И сразу же после вопроса послышался крик ужаса — на подавшего голос испуганного американера, которого не затронула странная трансформация, неожиданно набросилось сразу несколько человек. На него одномоментно прыгнули трое или четверо, послышался глухой рык, визжание, а после истошный крик.

Бабушка-одуванчик вдруг прыжком оказалась у самой кафедры, совсем рядом с Никласом. Он уже достал вальтер — раздался выстрел. Пуля прилетела прямо в лоб, сухонькое тело откинуло — голова назад, ноги вперед.

Бабушка была лишь первой — обезумевшие американеры уже превратились в безумную толпу. К счастью, не все они поперли сторону алтаря, к стоящим на возвышении Никласу, Горчакову и спрятавшемуся за ними пастору. В церкви осталось некоторое количество оставшихся нормальными людей — четверть, может быть даже треть, и сейчас именно на них нападали обезумевшие до состояния звериной ярости остальные члены общины.

Гремели выстрелы — каждый уважающий себя американер носит с собой оружие; но те, кто стрелял, делал это совсем не так, как Никлас — чтобы сразу наглухо, без раздумий. Ведь перед ними сейчас были друзья, родственники, соседи; кто-то стрелял в воздух, кто-то пытался только ранить нападавших. Исход был один — каждого, кто оказался зажат в толпе проходов между скамьями, погребали под собой обезумевшие прихожане. Слишком много людей, слишком мало места для маневра.

Но и замерших у алтаря Никласа, Горчакова и пастора вниманием не обделили. Их уже атаковали — не массой, иначе смели бы, но довольно приличной толпой. Никлас почти сразу выпустил весь магазин, ни разу не промахнувшись — головы безумцев откидывались одна за другой, как мишени в тире. Удивительная точность, которой было объяснение — Никлас сейчас отчетливо чувствовал, что время для него словно бы замедлилось. Исчезла неотвратимая стремительность, а движения окружающих приобрели необычную медленную плавность.

Очень странное чувство — о природе которого он пока даже не задумывался. Некогда было — даже несмотря на замедлившийся бег времени, события развивались стремительно.

Патроны кончились, Никлас перекинул вальтер в левую руку — медленно; движения давались с трудом — не так, как в воде на глубине, но ощущения схожие. Держа пистолет в левой руке, правой он уже доставал из кармашка кобуры запасной магазин. Получилось сделать это быстро, но время было потеряно — на Никласа уже прыгнул дородный мужчина с бородой лопатой, в типичной для местных клетчатой рубашке и белой майкой под ней.

Никлас толкнул ногой стойку кафедры вперед, но она, врезавшись в бородача, лишь замедлила его, не остановила. Выгаданное мгновение даром не прошло — Никлас успел перезарядить пистолет, выстрелил два раза. В грудь — белая майка окрасилась кровью. Но даже так нападавший не остановился — он пронесся мимо, врезавшись в ограждение скамей хора, сейчас пустого. Никлас прикончил бородача выстрелом в затылок, снова развернулся к напирающей массе американеров.

Преподобный им что-то кричал — на английском, Никлас не разбирал. Кричал совершенно зря, делая только хуже — его крики как приманка