И учительница, Настасья, к себе его не подпустила. Ушел совсем посрамленный. «Это тебе не со мной да Федоркой ругаться! — торжествовала Анна Анисимовна, зацепляя вилами новую копешку. — Московскую школу сын прошел, у профессоров уму-разуму учился…»

Меж тем Соловаров подошел к своей «Волге». Постоял около, оглядывая людный луг, и стремительно пошел прямиком к бригадиру Байдину:

— Федор Семенович, дай литовку!

Байдин, удивленно и недоверчиво глядя на узкие руки председателя, перехваченные у кистей широкими белыми манжетами рубашки, посоветовал:

— Только вы, Виктор Васильевич, рукава-то засучивайте. А то неудобно будет при косьбе.

Соловаров не стал его слушать. Отошел к берегу, опустил длинное сверкающее лезвие на землю, примериваясь к нескошенной полосе перед собой, начал суетливо взмахивать литовкой.

Федор Семенович и другие косари сразу определили, что косит председатель неумело. Литовка в его руках подпрыгивала, вонзалась в кочки, оставляя то щеточку полусрезанной травы, то коричневые полоски вспоротой острым концом лезвия земли. А еще донимали комары. Соловаров дергался от их укусов, морщился, внезапно останавливался и нещадно хлестал себя ладонями по затылку, плечам, спине…

Упарился он быстро, но виду не подал. Скинул рубашку, протер платком очки и снова приналег на взятый рядок.

Анна Анисимовна, прервав работу и воткнув вилы в землю, вовсю наблюдала за председательской косьбой. Усмехалась, подталкивала в бок соседок: глядите, мол, глядите, потеха-то какая.

Другие косари, проложив валки до взгорка, уже шли обратно, размеренно взмахивая литовками. А Соловаров, весь в поту, еще не мог одолеть и половины взятого рядка. Бригадир Федор Семенович, следуй за ним, несколько раз предлагал Соловарову свою помощь, пытался отобрать у него литовку. Но председатель только морщился и отмахивался от него.

Анна Анисимовна отвернулась, пошла к берегу, взяла там свой эмалированный бидончик и проломилась сквозь кусты к речке. Набрала на быстром течении, под корягой, где играли солнечные блики, полный бидончик прозрачной воды. От речки зашагала прямиком к приближающимся косарям. Поравнявшись со все еще мыкающимся на узком кривом рядке Соловаровым, Анна Анисимовна остановилась:

— На-ка, попей… бестолковый.

Председатель, кинув литовку, схватил бидончик и припал к прохладной струе. Пил большими глотками, захлебываясь.

— Это вы? — удивился Соловаров, разглядывая Анну Анисимовну, возвращая ей полупустой бидончик.

Анна Анисимовна поставила бидончик в сторону, подняла брошенную председателем литовку.

— Кто эдак косит-то? Ровней держи литовку, не болтай ею туды-сюды. И не торопись, на все плечо взмах делай…

Анна Анисимовна поплевала на ладони, размахнулась литовкой, и трава перед ней покатилась, покатилась…

— Во как надобно делать! — сказала, разогнув спину.

— Не крестьянской я закваски, правильно вы тогда у огорода говорили, — усмехнулся Соловаров.

— То-то и есть. Однако ж ты, Василич, теперича в деревне живешь. Должон все уметь.

— Не будем больше ругаться, хорошо? — сказал Соловаров, надевая рубашку и обтирая лоб платком.

— Дак чё уж…

Литовки звенели совсем близко. Косари двигались к берегу, добирая остатки травы на этом лугу, недовершенный соловаровский рядок — тоже.

— Ну ладно, пошла я, — заторопилась Анна Анисимовна, подхватив с травы бидончик.

— Подождите, — остановил ее Соловаров.

Он постоял в задумчивости, как бы советуясь с собой, и решительно сказал:

— Вот что, Анна Анисимовна, отдайте Байдину все свои трудовые книжки. Пусть занесет их в правление.

Анна Анисимовна аж зажмурилась. Исчезли, растаяли все прежние обиды. Так хорошо, радостно сделалось ей оттого, что председатель первый раз по имени-отчеству ее назвал и сам о пенсии заговорил.

— Ты, Василич, почаще в Марьяновку заглядывай! — сказала, расплывшись в улыбке. — И сенокосить, и лошадку запречь — всему здеся научишься.

Побежала к докашивающему полоску сыну.

— Степа, пензию мне оформлять будут!

Председатель пообещал.

— Могла бы и не кланяться ему, — отозвался Степан.

— Не кланялась я… — развела руками Анна Анисимовна.

Отпокосив, марьяновцы с литовками и вилами собрались вокруг председательской «Волги». Только Степан и Настя стояли в сторонке, у ольховых кустов. Степан рассказывал что-то веселое. Настя улыбалась, заглядывая ему в глаза, пряча покрасневшие руки в больших карманах платья. Соловаров, повернувшись к ним спиной, курил вместе с мужиками.

Хорошо после покоса сидеть в избе, расслабившись, подставив лицо льющейся из раскрытых настежь окон вечерней прохладе. Усталость не ломит, а приятно сковывает тело, как после жаркой бани. Хочется приберечь, не отпускать эту усталость, чтобы потом без всяких усилий окунуться в крепкий затяжной сон. Перехватывает дыхание от дивного вкуса залитых сметаной тонко нарезанных огурцов и обжигающего чая с тягучим прозрачным медом. Если еще при этом негромко говорит репродуктор и московский диктор в последних известиях бодро сообщает о развернувшихся всюду сенокосных работах, проведенный на лугу день кажется вдвойне памятным и значительным.

Анна Анисимовна и Степан до сумерек сидели за столом, пили чай, говорили, говорили о том, как покосничали.

— Славно было, — с удовольствием разминая плечи, сказал Степан. — Покосил от души, и не надоело. Пожалуй, и завтра надо будет сходить.

— Пойдем, пойдем, — живо подхватила Анна Анисимовна. — Как не пойти? Покос — он все хвори, тоску-кручину изгоняет. С народом побаешь, воздухом луговым вволю надышишься, вовсе отрадно на душе-то…

— Славно было, — повторил Степан.

После ужина он умылся по пояс холодной водой, надел серый костюм с галстуком. В горнице запахло одеколоном.

— Неужто ишо на гулянку тянет? — удивилась Анна Анисимовна. — Прилег бы, отдохнул. Опосля покоса и поспать!

— А я не устал, — быстро выпрямился Степан, зашнуровав выходные полуботинки. — Мог бы еще ночь напролет косить при сегодняшней луне. Посмотри, как она светит!

Анна Анисимовна взглянула из окошка на полную, сверкающую луну, вздохнула:

— Когда придешь-то?

— А ты меня не жди, — сказал Степан. — Спи спокойно. Ворота, если хочешь, закрой. Я могу с огорода через калитку зайти.

«Значится, опять на всю ночь», — взгрустнула Анна Анисимовна.

Закрыв за Степаном ворота, она вернулась в горницу и начала занавешивать окна. Сразу припала лицом к стеклу, заметив в крайнем слева, освещенном окне школы Анастасию Макарову. Короткая белая штора там была наполовину раздвинута, и в расщелину видно было розовое платье с длинными рукавами. Тоже приоделась, причесалась, на гулянку собралась. Смотрела Настя на избу не отрываясь, захватив щеки ладонями.

«Степку ждет, — догадалась Анна Анисимовна, прикрывшись тюлевой шторой и пристально наблюдая за Настей. — Проглядела, кажись, как он в Марьяновку пошагал. А може, видела да теперича переживает. Разонравилась чё-то учительша Степке: на покос сёдня не захотел ее позвать и в школу вечером не пошел. Уж не Михалина ли Воеводина его завлекла, не к ей ли домой заспешил на свидание?»

Зелеными угольками вспыхивали шалые глаза Михалины. Анна Анисимовна вспомнила, как днем на покосе, во время обеда, она при всех бесстыдно прижималась к Степану… Обеспокоенно заворочалась на табуретке, размышляя, позовет