Я приехала на гастроли в Сингапур. Тут так интересно, что я моргаю пореже, чтобы увидеть побольше. И живут все диковинно, не так, как я в своем Зябликове.

Ну, например.

Я сама тут, в Сингапуре, только ем и сплю. Все остальное за меня делает мейда. Мейда – это от английского «maiden» – девушка. А может, и от английского «made» – делать. Ибо она, эта девушка, все и делает. Стирает, гладит, готовит, заправляет постель.

Для меня это ужасный стресс. У меня никогда не было помощницы. Не было человека, который делает за меня то, что умею я.

Мама говорила, что меня никто не возьмет замуж, если я не научусь стирать, шить, гладить и варить борщ. Поэтому я научилась еще в 13 лет и стала ждать замужа.

Берите меня, видите, какая я рукодельная: стираю рубахи, отглаживаю манжеты, а моя домашняя лапша – это вообще «отвал башки», как говорит мой муж.

Мама, в принципе, была права. Мужья очень ценят, когда жены суетятся по хозяйству.

Я прилетела в Сингапур. Меня встретила подруга, повезла в гости, заселяться. Мы вошли в квартиру, и она сказала:

– Знакомься, это Марисель, она мейда.

Я постеснялась спросить, что это за слова, прямо при девушке. Решила потом выяснить, что это означает и что из этих слов – имя.

Пока мы пили кофе, Марисель распаковала мой чемодан и красиво разложила мои вещи. Я была в шоке, но вида не подала. В знаменателе шока был стыд. Блин, чужой человек разложил мои трусы и лифчики по специальным шкафчикам. Хорошо, что я решила не брать любимый старый бежевый лифчик (он в катышках, но я его обожаю). Было бы очень стыдно.

Я жалуюсь подруге, что не смогу воспользоваться услугами мейды. Мне совесть не позволит.

– Я сама постираю свои трусы! – нервничаю я.

Подруга смеется.

– Твои трусы постирает стиральная машинка, не волнуйся.

Она рассказываает историю мейды, которую зовут Марисель.

Когда ее забрали из ужасной семьи, в которой она работала раньше, она весила 38 килограммов, у нее выпадали зубы, сбоил цикл. Организм отказывался жить. Ну как жить – существовать. Она в той семье спала под столом по два часа, а все остальное время пахала. Кормили по случаю, если вспомнят.

Теперь Марисель живет в семье русских экспатов, как в раю. Особенно на контрасте с тем, что было. Она вытянула свой счастливый билет и очень им дорожит.

У нее есть дочка. Дочка растет с мамой. Мама где-то там, в далекой Индонезии, будит маленькую девочку и заплетает ей косичку. А потом варит кашу. Надевает колготки… хотя нет, какие колготки в Индонезии? – надевает платьице и ведет в садик. Или в школу.

Марисель хотела бы сама отвести своего ребенка, но она очень занята. У нее стирка, готовка, глажка…

Жизнь – очень несправедливая штука.

Мы с подругой уходим из дома рано утром, Марисель обещает к нашему возвращению приготовить ужин и прибрать дом. Это очень удобно, не могу не признать. Но мне по-прежнему не по себе.

Вечером мы, уставшие, вваливаемся домой, накрыт ужин из трех блюд, на десерт – свежайшие вкуснейшие фрукты, а потом сразу – делать же ничего не надо! – можно лечь в мягкую и свежую расправленную постель.

Засыпая, я думаю, что это филиал рая, но снятся мне почему-то крепостные крестьяне, которые с вилами идут в дом к барыне, а во главе их – смуглокожая Марисель почему-то в кокошнике.

Утром я просыпаюсь и понимаю, что мне необходимо погладить платье. Подруга еще вчера пояснила: подойдешь к Марисель и скажешь: «Айрон!»

«Айрон» – это по-английски утюг. Марисель поймет и погладит платье.

Я босиком, тихо, выхожу в комнату, вижу Марисель, которая суетится по хозяйству, иду за ней, бормоча про себя: «Айрон, айрон, айрон».

Сейчас она обернется, и я скажу: «Айрон!» – и всучу ей платье.

Она поймет. Это ее работа. И с моей стороны не должно быть стыда. Неважно, что я сама вполне себе могу айронить. Это правила игры, и я обижу Марисель, если полезу сама это делать.

Сейчас, вот сейчас. Вот сейчас скажу.

Все это время я беззвучно хожу за ней по дому, решаюсь на просьбу. Тут вдруг Марисель замечает меня и резко оборачивается.

Я почти врезаюсь в нее. Надо заметить еще, что я жирненькая и крупная, а она миниатюрная худышка ростом мне до груди.

И вот я натыкаюсь на ее вопросительный взгляд, глазки (как у котика со шляпой из Шрека) смотрят на меня снизу вверх вопросительно.

«Айрон, айрон, айрон», – проносится у меня в голове, я набираю воздуха в легкие и громко и четко говорю:

– Гуд монинг! Хэв э найс дэй! – и убегаю в свою комнату страдать.

В комнате я сажусь на уже заправленную постель (это пчелка Марисель успела, пока я была в ванной) и думаю о том, что я неисправима. И что я вцепилась в свои грязные трусы как в великую ценность, и никому ее не делегирую.

Да успокойся уже, Оля, на тебе уже женились, можно расслабиться.

Я выдыхаю, но надеваю другой костюм, который не надо гладить. Платье откладываю.

Завтра еще раз попробую айрон…

Мы решили снять фильм по моему посту.

Фильм жизненный, серьезный, короткий метр. Собрали команду.

Выяснилось: на голом энтузиазме не получается. Все равно нужны деньги. Аренда звука, света, камеры, оптики, подготовка локации – все платно. Странные люди, говорят, им надо кормить каких-то детей и самим перекусить хотя бы гречки.

Ну ладно, значит, ищем спонсора. Того, у кого лишние полмиллиона.

Плана было два.

План А. Попробовать изобрести машину времени, вернуться в 1861 год и включить обратно крепостное право. Чтобы я была боярыня, а все работали бы на меня за еду и кланялись в сенях.

План Б. Найти спонсора.

План А провалился сразу. Все отказались кланяться в сенях.

Переходим сразу к Б. Я дружу с богатыми людьми. Некоторые из них щедрые. Некоторые – рациональные. Я решила поискать спонсора среди них. А что? Я уже скоро стану звездой и никогда не забуду, как этот спонсор поучаствовал в моем успехе на старте (с – сарказм). Более того, вложившись в мой фильм сейчас, спонсор как бы покупал мою лояльность на всю жизнь. А это очень хорошая сделка.