– Соберешься обратно, запомни: улица Центральная, крайний дом, вдруг не получится уехать, и местный джентльмен тебя любезно подбросит обратно.

Аделина покачала головой, дернула калитку, но та не открывалась, дернула еще раз, она снова не поддалась. Но нужно было держать лицо при Орехове и не быть такой беспомощной. С третьего раза получилось.

Вышла, позади лязгнуло железо, Ада вздрогнула. Вот же скотина какая, даже не отговорил ее, даже попытки не предпринял. Иди, мол, на все четыре стороны, и пусть с тобой будет что будет, у меня тут есть другие свободные и готовые на все женщины, а ты, Ада, отработанный материал.

– Скотина! – топнула лакированной туфелькой, огляделась по сторонам

Аделина посмотрела направо. Там дорога заканчивалась, начиналось небольшое поле, а дальше лес. Посмотрела налево, здесь картина была веселее, и дорога делала поворот. Значит, надо идти туда, куда-нибудь дорога да и приведет. Но дорога оказалась чистым наказанием и одним названием – ни асфальта, ни тротуара.

Самое главное – не унывать, Аделина дала себе такую установку, ей сорок лет, она должна справиться с этим пустяковым заданием. Нужно всего лишь найти центр этого поселения, договориться с кем-то, чтобы ее довезли до города. Пойти в полицию, написать заявление, восстановить документы, купить билет и улететь в Москву. Хотя бы в Москву, оттуда уже в Париж, а там жизнь пойдет в привычном русле. Ее нервная система успокоится.

Она, может быть, и не ушла бы, но Орехов вывел своим поведением.

Галич понимала, что начала привыкать к нему. К поцелуям, ласкам, к безудержному сексу, бессчетному количеству оргазмов. Так не должно быть. Они так и не поговорили, не выяснили отношения, не разобрались в прошлом.

Но Аделина понимала, что эти выяснения отбросят их еще дальше друг от друга. Они наговорят много глупостей, грубостей, обидных слов, несмотря на то, что взрослые люди и могли бы поговорить нормально.

Но нет, с Ореховым никогда нельзя было нормально поговорить. Он все переводил в шутку, начинал психовать, затыкал рот или уходил.

А потом пришла эта соседка с яйцами, а Гена стал светить перед ней своими причиндалами, расплываясь в улыбке. Поганец такой.

Тогда в груди отчетливо и сильно кольнула ревность, словно там поскребли острым лезвием по старой ране. По той старой ране, которую нанесли много лет назад. Она затянулась, зарубцевалась, но Ада о ней помнит, никогда не забывала, просто хранила на старом заброшенном чердаке своей памяти.

Все-таки юношеские и детские обиды – они самые болезненные, самые сильные, яркие, острые. Когда кажется, что жизнь остановилась, мир рухнул, и ничего больше не будет, лишь выжженная и мерзлая душа. Это сейчас все иначе – тебя предают, ты отрекаешься, немного плачешь, переступаешь через свою боль, идешь дальше, а тогда – нет. Тогда все было мощнее, сильнее, как концентрированный и быстродействующий яд, убивающий мгновенно.

Галич шла уже минут двадцать, модные туфли начали натирать, хотела их снять, но идти босиком было точно плохой идеей. Мимо проехало несколько автомобилей, ее лишь проводили взглядом. Встретились две женщины с ведрами, те совсем остановились и смотрели на Аделину, как на кенгуру, непонятно откуда взявшегося в средней полосе России.

Но когда за спиной затарахтел трактор и остановился, обдав облаком пыли, это стало апогеем ее похода.

– Вот это да! Вот это королева в Косогорах! Ты кто такая, красотка? Жорик, смотри, ты ее видишь, или мне мерещится из-за этой жары?

– Нет, Федя, не мерещится, я тоже ее вижу.

Парень в полосатой майке, бейсболке, в зашарканных джинсах и грязных кроссовках спрыгнул с трактора и уже во всей красе предстал перед Адой, оставляя своего друга в кабине.

– Федор, миледи, а как вас зовут?

Аделина немного опешила.

– Мне нужно попасть в город. Вы не подбросите? Или подскажите, кто может это сделать? Я хорошо заплачу.

– Нет, в город не получится, – друг крикнул из кабины, сдвигая кепку на затылок.

– Почему?

– Пятница.

– Ну и что?

– В пятницу никто не повезет, у всех пиво охлаждается и мясо маринуется. Пятница – это святое.

– Миледи, а вы вообще откуда?

– Прекратите меня так называть, какая я вам миледи? Я задала вопрос. Вы сможете мне помочь?

– Мы можем подбросить до площади, да, Федь?

– На чем подбросить? На этом? – Ада сделала шаг назад, осмотрела трактор, он был далеко не чистым.

– Соглашайтесь, дамочка, прокатим с ветерком.

Местные были странные, но с виду вроде не опасные и не агрессивные. А идти до той самой площади – неизвестно сколько, да и туфли натирают, хочется пить.

– Хорошо.

– Прошу, позвольте вашу ручку, да, вот так, еще… Жорик, тяни. Я с этой стороны подсажу.

Если бы Орехов видел, как корячилась Ада, забираясь на трактор, он бы умер со смеха. Но слава небесам, его не было рядом, потому что Галич пережила потрясение, пока карабкалась наверх. А потом второе – пока ехала на коленях того самого Жорика, молодого крепкого мужчины, у которого не было двух передних зубов, и от него странно пахло.

Ада считала, что пережитые эмоции стоили того, ведь впереди маячила свобода, возвращение в город и избавление от Орехова.

Но Галич, как всегда, ошибалась, потому что это не ее Париж, это не Франция. И пятницу еще никто отменить не смог.

Глава 25

Геннадий снова нервничал.

Геннадий нервничал, и его это напрягало.

Мужчина посмотрел на часы, выключил воду, бросил поливочный шланг на газон, дошел до калитки, хотел было уже ее открыть, но передумал. Дошел до крыльца, запрокинул голову к небу и задумался.

Канарейкиной не было уже два часа. Гена рассчитывал на то, что она дойдет до поворота, испугается и вернется обратно, ее не будет максимум минут пятнадцать. Но то, что она отсутствовала вот уже два часа, настораживало и пугало.

И Орехов снова напрягся и начал нервничать.

За это время он успел позвонить Карине, спросить, как дела, остался ли его ресторан целым после свадьбы и какое из блюд запорол Вася. Ответ рыжей порадовал, все было целым, и все были целы. Что все идет в штатном режиме, завезли свежие продукты, и Василий все проверил. Его заместитель пока еще не вернулся из отпуска, хотя Орехов дал ему словесного пинка и приказал срочно прибыть на место работы.

Распрощавшись, Орехов снова начал нарезать круги по лужайке. Несколько раз заглядывал в загон к индюкам и снова нервничал, а причиной уничтожения миллионов нервных