— Надо уже потрахаться хоть с кем-нибудь, — проворчал я, пока варил кофе.

Сонька полулежала в своём креслице и смотрела на меня укоризненно — дескать, нечего тут выражаться при детях. Я устыдился и извинился. Ребёнок уже час, как проснулся, мне надо на работу ехать, а Лида спит. Крепко спит, и будить жалко. А я теперь понимал, что такое недосып, после дней проведённых с двумя её чудищами. Мелкое безумно милое чудище, как мне теперь казалось, уже сорок минут, как откушало. Стало быть, скоро изволит какать.

— Какай уже, — попросил я. — Мне ехать нужно, а мамаша твоя спит.

Ребёнок задергал ножками, словно протестуя, но потом к совету решил прислушаться. Напрягся, как умел только он, и пукнул. Наверняка подгузник полон. Сатана, который уже успел позавтракать, прошёл мимо вальяжной походкой и уселся у дверей. Этот кот считает, что какать дома ниже его достоинства, поэтому, подобно собаке, самовыгуливается. Впрочем, он и размером больше всяких модных чихуа и даже такс. Я подхватил Соньку на руки, выпустил кота и пошёл менять подгузник.

Открытие я сделал на третий день нашей совместной с малышкой жизнью. Детские какашки не воняют. Точнее, они очень даже пахнут, но не отвратительно. Поэтому сначала я оказался от полотенца на лицо, потом даже от перчаток. И даже не упал в обморок, однажды испачкав руку. Да-да. Просто помыл потом руки с мылом. Три раза.

Сейчас я менял памперсы очень быстро. И даже мог, удерживая ребёнка на весу, помыть его над ванной. Сначала очень боялся — Сонька была невероятно юркой и так и норовила выскользнуть из рук, а потом научился. Я мыл ей попу, а она размахивала руками с крепко сжатыми кулачками и громко ругалась. Хорошо, что я не понимал младенческого языка.

Я полазил в сети и мыл попу не только после дефекации, но и после того, как ребёнок два-три раза пописает. Господи, да я мог бы уже уйти от деда и зарабатывать няней, настолько обширны были мои познания в этой области — спасибо Комаровскому и ютубу. Но, если честно, другие дети меня пугали и не умиляли. Сонька как-то незаметно пробралась в стан своих. Я оказался втянут в дела этой семьи по самые уши. Иногда мне казалось, что я сошёл с ума. Что я делаю, вообще? Смесь разогреваю и меняю подгузник. Зачем? Дед? Ах… дед.

Застегнул липучки быстро, и даже не задом наперёд. Натянул тонкую одежку вроде комбинезона. Обернулся. На Лиду посмотрел. И нога, чертова голая нога, согнутая в колене, вытащенная из-под одеяла специально, чтобы свести меня с ума окончательно и бесповоротно. Брошу не только работу, все брошу, поселюсь тут на коврике, буду подгузники менять, когда попросят и украдкой смотреть на бабские ноги. Кошмар.

— Мне на работу пора, — напомнил я Соньке.

Я лелеял надежду, что она снова уснет — у неё такое бывало. Проснулась, поела, подгузник испачкала, поругалась, подергала кота за шерсть, если дотянулась, устала — и снова спать. Тогда бы мне не пришлось будить Лиду. И смущаться, словно подростку, тоже. Сонька — умница. Я сунул ей бутылку со смесью, хотя она кушала совсем недавно. Она вяло пососала. Девочка уже научилась хватать бутылочку руками и даже удерживать её. Вообще уже все хватала. А сейчас вцепилась не за бутылочку, а за воротник моей футболки. Медленно моргала, смотря в никуда. Я уже знал — засыпает. Так и вышло. Осторожно уложил её в кроватку, максимально перегнувшись через бортик, расцепил её пальчики, освобождая свою футболку. Сонька во сне нахмурила тонкие, почти прозрачные бровки, и вздохнула. Так горько, словно в свои несколько месяцев уже понимала, как в жизни все непросто. Не проснулась, слава богу.

Я волевым усилием не посмотрел на Лидину ногу, тихонько вышел из квартиры. Дверь закрывал по миллиметру, чтобы не дай бог не скрипнула. Время переодеться еще было, но больше уже ни на что, ладно хоть кофе у Лиды попил. Посмотрел на своё два дня не бритое лицо, махнул рукой — Дашке и так сойдёт.

Кирилл, наоборот, впервые, наверное, за последний месяц выглядел просто образцово. Костюм нацепил, который наверняка стоит штук десять секретарских зарплат — не меньше, подбородок выскоблил. Сегодня он успел первым, поэтому сел на удобное секретарское место, а я рядышком, на тот стул, что мы притащили из конференц-зала. Три часа на нем посидишь — и спины не чувствуешь, видимо, поэтому наши конференции всегда длятся не больше двух часов.

— На звонки отвечаем по очереди, — предупредил я сразу.

— Тогда и кофе носим тоже, я тут секретарша, а не бариста.

Даша пришла только через полчаса — опоздала, мне бы этого времени точно хватило побриться. Она прошла мимо, как всегда цокая каблуками и окутывая всех тонким шлейфом дорогущих духов. Дашка любила себя, любила производить впечатление, а нас вот, видимо, не очень. Дошла до шкафа-купе, сбросила пальто. Может, ожидала, что подскочим и поможем, но мы изображать из себя джентльменов желанием не горели. Обойдётся. Обернулась.

— Кирилл, молодец! — похвалила она, словно он малыш, наконец, самостоятельно попавший ложкой себе в рот. — Герман, не позорь мой отдел. Ещё раз явишься в таком виде, буду вычитать штрафы из зарплаты, а она у тебя и так не очень большая. И кофе, пожалуйста.

Я скривился. Даша ушла, дверь за собой закрыла, но, как всегда, не полностью. Будет там делать вид, что работает, а сама уши греть — знаем, проходили. И наверняка все деду расскажет.

— Твоя очередь, — сказал Кирилл и демонстративно открыл косынку. — Если получится, можешь плюнуть.

Не получилось. Камеры было две: то ли Даша параноик, то ли так во всех приёмных — даже внимания раньше не обращал. Вернусь на свой пост, велю все открутить, у нас же тут не концлагерь — некомфортно работать, думая, что на тебя постоянно кто-то смотрит.

День потихоньку катился к вечеру. Мы с Германом ходили обедать вдвоём, чего раньше отродясь не было. Дело в том, что мы чувствовали себя изгоями. Все, кроме Даши, по-прежнему были любезны, догадываясь, что блажь у деда пройдёт, и мы вернемся в свои кресла, но обходили нас стороной, словно, если проводить с нами больше времени, дед и их в чёрный список занесет. Поэтому мы спускались в кафе, садились друг напротив друга и сосредоточенно молча жевали.

Аппетита не было. Я лениво вылавливал из солянки особо вкусные кусочки, когда у меня зазвонил телефон. Мама. Давно она про меня не вспоминала.

— Герман, — как всегда сходу начала она. — Как дела? Впрочем, нет, не рассказывай, я не хочу волноваться, у меня война с мимическими морщинами. В общем, даже знать не хочу, что за дурдом у вас там происходит.

— А зачем тогда звонишь?

— Сердце материнское не остановить, — пафосно выдала мама, но сбилась и снова затараторила: — У меня информация. Даже не спрашивай, на что я пошла, чтобы её достать. В общем, дед нагрянет к тебе сегодня с внеплановой проверкой. Все, пока. Я в Европе, а тут, знаешь ли, связь дорогая.

И сбросила звонок. Я посмотрел на дисплей, потом на Кирилла. Он замер, не донеся ложку до рта. Мамин голос он, наверняка, узнал, она вообще у меня узнаваемая и громкая.