совершенно заворожен был тем фактом, что паучиха убивает самца после спаривания.

Всякий раз, как он упоминал слово «спаривание», я ужасно смущалась, несмотря на то что речь шла о букашках. Особенно теперь, когда я прониклась к нему таким безответным обожанием.

Прежние его коллекции не вызывали у меня отторжения. Но те животные никому не могли ничего плохого причинить. Может, смотреть на них было и противно – но все же интересно. Между тем змей я боялась – особенно с тех пор, как услышала от одной из служанок, что у плотника умер сын от ядовитого укуса.

– Ее зовут Лола, – сообщил Хуан так, будто мы говорили о некой подруге семьи.

У змеи был очень красивый черно-бело-красный узор. Необъяснимым образом это создание подействовало на меня завораживающе – даже сильнее, нежели когда-то «черная вдова», от которой Хуан успел уже избавиться.

– А она дружелюбная? – спросила я.

– Ну, насколько вообще могут быть дружелюбными змеи, – пожал он плечами. – Обычно змеи этого вида не любят находиться рядом с людьми, но Лола совсем не такая. Она иногда даже позволяет мне себя потрогать.

– А мне можно?

Хуан встал возле коробки на колени, положив свою палочку на землю. Потом очень медленно и осторожно протянул руку к змее и ее погладил.

– Это я, Лола, – произнес он. – Хочешь познакомиться с моей подругой?

Змея лежала неподвижно. Хуан повернулся ко мне и взял меня за руку. От его прикосновения у меня словно опрокинулось сердце.

Я опустилась на корточки рядом, и Хуан провел моими пальцами по телу змеи, которая оказалась намного нежнее, бархатистее, чем я могла себе представить. И намного холоднее.

– Мне она нравится, – сказала я.

– Мне кажется, ты тоже ей понравилась.

Через мгновение Лола уползла от нас, спрятавшись под камнем в углу коробки. Хуан помог мне подняться и тут же отпустил мою руку.

– Ты сегодня какая-то не такая, – сказал он.

– Какая не такая?

– Ну, не знаю… Как-то старше.

Я еле сдержала улыбку. Мне так хотелось, чтобы он вновь коснулся моей руки. Или даже…

Словно прочитав мои мысли, Хуан наклонился ко мне и коснулся губами моих губ. Его поцелуй был настолько неожиданным, что я вся напряглась и застыла. Никогда еще ничье лицо не оказывалось к моему так близко, и я очень надеялась, что мы не столкнемся носами. Может, мне следовало бы закрыть глаза? Разве не так всегда делали героини романов, которые мама вечно прятала у себя под матрасом? Но стоило мне закрыть глаза, случилось нечто странное. Хуан быстро припал ко мне губами и на мгновение проник мне в рот языком. Он оказался теплый и влажный. Внезапно запаниковав, я отпихнула от себя Хуана. Что это за поцелуй такой? Зачем тут вообще язык?! В книжках про язык ничего не говорилось.

– Прости, – обронил он.

– Нет, не извиняйся, просто я… Я этого никак не ожидала.

– Мне надо идти, – сразу засобирался он. – Отец хотел, чтобы я помог ему там что-то сделать.

Я знала, что он врет. Все в городе знали, что у его отца единственная в жизни одержимость – шахматы. Что он уже давным-давно забросил все на свете: и работу, и семью, и любые интересы вне дома, – и целые дни просиживал у себя перед клетчатой доской, изучая новые комбинации и штудируя все книги по шахматам, которые только попадали ему в руки.

Этого я, разумеется, вслух не сказала – я бы лучше умерла, чем заставила Хуана испытать стыд и неловкость. Мне так он нравился! Мне очень хотелось, чтобы он поцеловал меня опять. Я бы даже стерпела его язык у себя во рту – лишь бы он не уходил.

Однако магия момента исчезла.

Он хотел было что-то мне сказать, но вместо этого просто поднял с земли свою коробку и пошел прочь.

Внутри меня как будто отчаянно прыгал, пытаясь вырваться на волю, огромный кузнечик. Я едва сдерживала желание и самой заскакать, заорать изо всех сил. Никогда не думала, что Хуан так ко мне относится. Что я тоже ему нравлюсь. Отныне я буду всегда надевать именно это платье. Хуан сказал, что в нем я выгляжу старше.

Я долго стояла, глядя, как он удаляется со своей змеей.

Глава 15

Пури

Апрель, 1920 года

Если смотреть на Соледад Дуарте издалека, то ничего, пожалуй, необычного и отталкивающего в ней не наблюдалось. С такой пышной гривой волнистых волос она, должно быть, когда-то была даже красавицей. Однако вблизи сразу бросался в глаза огромный шрам, что начинался у нее под нижней челюстью, спускался по горлу и далее терялся в вырезе блузы. Если быстро – дабы не показаться невоспитанным – посмотреть ей в лицо, то можно было отметить изящные, с изломом, брови, как будто нарисованные тонкой кисточкой. А еще сразу становилось видно, что, несмотря на уверенную осанку, этой женщине свойственна какая-то неуловимая хрупкость – как будто сам процесс дыхания требует от нее особых усилий.

Ее дом (если так можно было назвать эту халупу, состоявшую лишь из одной комнаты) полностью был сооружен из тростника. В целом строение больше напоминало сарай, нежели жилище, но, когда я постучала в дверь и сказала, что мне требуются ее услуги целительницы, женщина провела меня в свободный закуток, где помещались стол и два стула.

Я села напротив доньи Соледад. Пока что я сама не знала, что именно ей скажу, но решила, что, когда знахарке предложат деньги за услуги, женщина станет со мной поразговорчивей. И все же – как я рассчитывала обмануть ведунью, заставив поверить, что я мужчина? И как перевести разговор на ее сына?

– Вы ведь не здешний? – доброжелательно справилась она.

– Нет.

– И что вас привело в эти края?

– Видите ли, – заговорила я низким голосом, – я писатель и приехал сюда в поисках кое-какого материала для своего романа.

Я старалась говорить медленно и размеренно, пытаясь удержать голос в самом низу доступного мне диапазона.

– И вам для этого понадобилась curandera, – улыбнулась она.

– Нет. Я пришел к вам по совсем другой причине. Более личного характера. – Я когда-то слышала, что лучший способ кого-то обмануть – это сказать лишь часть правды. – Дело в том, что я сейчас страдаю самой мрачной меланхолией. У меня нет ни малейшего энтузиазма делать то, что обычно мне доставляло удовольствие и радость. Иногда по утрам мне даже трудно заставить себя встать с постели.

Знахарка вгляделась в меня внимательнее.

– Да, в вас чувствуется какая-то глубокая печаль. Я это заметила, как только