для нас роскошь. Дым заметят со станции, прибегут милиционеры, а лишний раз иметь с ними дело нам ни к чему, хотя охотятся они не на таких, как мы, а на сибирских и забайкальских чалдонов. Советская власть проредила это бродяжье племя, но под корень не извела. Изредка на реке, а то и в самом поселке я встречаю этих оборванцев с котомками, темноликих отнюдь не от загара. На лице у них такой толстый слой грязи, что спокойно могут ночевать в тайге: гнус и комары бессильны прокусить им кожу. Рано или поздно Ия уйдет из моей жизни; тогда у меня будет всё, чтобы стать одним из них.

С трех сторон наше убежище окружает тальник, с четвертой открывается вид на Селенгу. На обоих ее берегах – поросшие лесом сопки, но на противоположном от нас, левом, среди хвойного массива есть вкрапления лиственных пород. Участки низкорослого березняка пожелтели и причудливой вязью выделяются на фоне темного ельника. Особенно много их у подножия сопки с триангуляционной вышкой на вершине. При небольшом усилии воображения возникает стойкая иллюзия, будто березки специально высажены так, чтобы осенью их листва образовала какую-то надпись, понятную лишь посвященным.

– Смотри, – указал я на них Ие. – Там как будто что-то написано. Можно попробовать прочесть.

– Зачем? – не проявила она интереса к этой игре. – Такими большими буквами у нас ничего хорошего не напишут.

Она вынула из сумки две ложки, тщательно протерла их носовым платком с излишней в нашем положении требовательностью к гигиене, и мы стали есть из литровой банки холодное картофельное пюре с красноватой от комбижира мясной подливой и ломтиками соленого огурца. На этот раз мяса ей не досталось.

29

Случайно угодить под пущенную со стены пулю не входило в мои расчеты. Я держался позади атакующих, но и когда ворота распахнулись, не бросился туда вместе со всеми – вошел последним, увидел китайца с разрубленным черепом и тут же повернул назад, чтобы не стать свидетелем тех ужасов, которые следуют за взятием долго осаждаемой крепости. Победители возьмут свое, помешать им не в моих силах, а присутствовать при этом – не по моим нервам.

Я вернулся в опустевший лагерь, засел в палатке и попытался по горячим следам записать впечатления, но из этого, разумеется, ничего не вышло. Стрельба скоро затихла, не раздавались даже одиночные выстрелы, тем не менее спешить я не стал и во второй раз подошел к крепости часа через три после штурма. Как я и предполагал, всем было не до меня, никто не заметил моего отсутствия.

Солдат с разрубленным черепом был уже мертв. На его рваное и грязное парусиновое хаки никто не польстился, но чуть дальше лежали десятка полтора полураздетых трупов, среди них – одна женщина, почти голая, с широким темным лицом степнячки. Китайцы в Халхе часто женятся на монголках; она погибла, сражаясь рядом с мужем против братьев по крови.

От ворот отходила единственная улица, длиной не более сотни метров. Над ней висел слитный гул – всю ее заполняли сидевшие на корточках возле домов или бродившие по ней цырики со своими и трофейными ружьями, возбужденные, но без признаков недавнего безумия. Пьяные попадались редко. Многие держали в руках найденные в чьем-то буфете или на гарнизонном складе желтые палочки гороховой лапши и, как дети, грызли ее сырой. Возле лавок были выставлены караулы. По их малочисленности они не способны были бы совладать с ищущей поживы толпой, но никому не приходило в голову покуситься на доверенные им ценности. Старик-китаец опасливо прошмыгнул из одной фанзы в другую – никто его не тронул. Все-таки монголы удивительное племя! Те же дунгане на их месте перерезали бы кучу народа, погромили и разграбили всё что можно – а тут лишь два-три дома зияли пустыми дверными проемами.

Немногие счастливчики под завистливыми взглядами товарищей тащили в лагерь скромную добычу: отрез далембы, лампу, сапожный инструмент, медную посуду. Двое обозных с грохотом прокатили громадный котел, взятый не иначе как на солдатской кухне.

Гамины, похоже, сдались без сопротивления и не отстреливались из окон. За пределами небольшого пятачка у главных ворот трупов нет – значит, не было ни уличных схваток, ни резни. Пожаров не видно, запах дыма не носится в воздухе. Страшное напряжение, с которым я входил в ворота, отпустило, я сунул в кобуру вынутый по дороге револьвер и попробовал порадоваться тому, что наши усилия были не напрасны, мы победили, и вот я, капитан Солодовников, спокойно иду по поверженной твердыне, – но радости не испытал. Беспричинная сосущая тревога – вот единственное, что я чувствовал.

Откуда-то вынырнул Дамдин с укором:

– Ну наконец-то! А я вас ищу! Куда вы пропали?

– Не завтракал, решил перекусить, – оправдался я.

– Нашли время! – возмутился он. – Такой день бывает раз в жизни! Идемте, покажу дворец фудуцюня.

По пути то и дело приходилось останавливаться. Через каждые десять шагов к Дамдину подбегал какой-нибудь офицер или цырик, или он сам бросался к кому-то из встречных, желая разделить с ним счастье победы. Они обнимались, ликующе вопили и потрясали оружием, обратившись лицом в ту сторону, где, видимо, по их мнению, находился Пекин.

В промежутках он успел рассказать, что фудуцюнь и все чины гражданской администрации с семьями и охраной ночью бежали в горы. Покинуть крепость им удалось незаметно, предательство открылось незадолго до рассвета. Началась паника, в темноте часть гарнизона тоже разбежалась, но полковник Лян сумел навести порядок. Он принял на себя всю полноту власти, организовал оборону, а когда положение стало безнадежным, со всеми оставшимися при нем офицерами отступил в казарму – они забаррикадировались, чтобы им не помешали умереть достойно, простились друг с другом, легли на циновки и отравились цианидом. Покончить с собой не решился лишь один лейтенант. Прикинувшись мертвым, он лежал среди трупов, но был разоблачен.

– И что с ним сделали? – напрягся я.

– Ничего, – успокоил меня Дамдин. – Я же обещал вам, что ни насилий над жителями, ни расправ над пленными мы не допустим.

Дворец фудуцюня оказался невзрачным глинобитным строением в один этаж. От соседних домов он отличался лишь размерами, застекленными окнами и тем, что стоял в глубине просторного двора с засохшими цветниками. Состоятельные китайские коммерсанты в Урге имели жилища куда более роскошные.

Ворота стерегли двое дергетов с винтовками и перекрещенными на груди патронными лентами. Мы прошли между ними и вошли в дом. Обстановка была эклектическая: смесь Азии и мещанской Европы. Налево располагались жилые помещения, направо – приемные покои. Дверь в эту часть здания была закрыта, из-за нее доносились голоса. Дамдин сказал, что Зундуй-гелун совещается там с ламами. Завтра он вновь примет монашеские