здоровяк, широкая кость, плюс работа с утяжелениями… Бросил на меня быстрый взгляд, прикрыл рукавом рот, что-то неслышно пробормотал, потом сделал несколько открытых, очевидных жестов. И только потом взялся за ручки внешней решётки — всего лишь части пазла, крякнул, с силой разъединил замки, с лязгом протащил панель по направляющим… Потом зашёл с другой стороны, пошуровал и там. Я не считал, сколько фрагментов он поменял местами — но даже у такого силача выступил пот на лбу.

С удовлетворением осмотрев получившуюся комбинацию, он отёр лоб тыльной стороной кисти, улыбнулся:

— Ну вот, новый кубик Рубика… На сутки хватит?

Я бессильно покачал головой:

— Что за чушь вы несёте… Какой кубик, какие манускрипты? Какого чёрта я тут сижу? Ещё раз вам повторяю: вы ошиблись, приняли меня за другого! И меня уже наверняка ищут с полицией, жена ищет, коллеги. Это же дело времени, поймите. Отпустите сейчас — отделаетесь штрафом, статьёй за хулиганство. Тюкнули вы меня по затылку, ну что поделаешь, не такая трагедия… В Октябрьском районе судьи ещё ничего. Откройте замки, и я обещаю, не стану выдвигать претензий! Ну же!

Он осмотрел последний затвор, скрепляющий внешнюю арматуру и два внутренних слоя, сказал рассеянно:

— Вы упрямы, но и я не лыком шит. Уже закат, скоро стемнеет. Захотите воды — постучите по железу. Захотите побеседовать про рукопись — всегда к вашим услугам. Я буду внизу.

— Постойте! Не знаю, как вас зовут… Я жрать хочу, хоть сухарей принесите! Эй!

Он ещё прошёлся по периметру огромного пустого цеха, в центре которого громоздилась моя тюрьма; ощупал уплотнения окон, тщательно заклеенных полиэтиленом; проверил выключатели ловушек для насекомых, цельность дорожек сухой отравы, датчики движения. Сколько времени понадобилось ему, чтобы оборудовать такое крупное помещение? Герметизация, сварка, маскировка. Тотальная дезинфекция. Маниакальное внимание к деталям. Опять же, чистое железо, сделано явно под заказ. Месяцы и месяцы…

Когда затихли его шаги на лестнице, я опустился на грязноватый пол и прислонился спиной к рубчатой арматуре. Голод из острого давно превратился в тупой, голова была лёгкой и бессильной. Ничего не шло на ум. Думать было почти так же тяжело, как шагать по болоту. Я не мог связать и пяти-шести целенаправленных слов. В глотке всё слиплось, скукожилось. Язык казался сделанным из наждака. Я скосил глаза на кружку воды: она как будто тянулась ко мне прохладной, избавительной рукой… Нельзя. Принятое из чужих рук и проглоченное по собственной воле — слишком опасно.

Я моргнул. Какой-то дефект, какая-то соринка на реснице беспокоила сознание. Моргнул ещё раз, но помеха не ушла. Я сфокусировал ослабшее зрение. Нет, это не соринка! Бережно, боясь вспугнуть шальную удачу, я перенёс вес на руку и придвинулся ближе к жестяной кружке. Вот он.

По тусклой боковине кружки медленно полз маленький чёрный муравей. Крохотный, лесной, не из тех рыжих домашних, что охочи до сладких крошек и мусора. Откуда он, нашёл щель в бетонных плитах, упал с потолка? Неважно… Вряд ли он ползает здесь третьи сутки; скорее всего, забрался в клетку совсем недавно. Почуял водичку, и счастливо избежал насыпанной отравы… Жизнь, пусть и мелкая, примитивная — зато не отягощённая множественными запретами и блокировками моего лысого недруга. Живая жизнь без проклятий. Я взял его двумя пальцами.

Кислого вкуса на языке я не ощутил. То ли горло пересохло, то ли муравей оказался слишком тощим. С усилием я сглотнул, стараясь придумать себе слюну. Не завидую муравьедам…

Я подождал минуту. Прислушался к току крови. Вот, вот уже полегче… В глазах словно бы забрезжило больше света, и закатные сумерки немного отступили. Грубые сплетения решёток обрели резкость. Я потянулся к узорам, восстанавливая в памяти заученный за три дня рисунок. Мой наивный плешивый друг, много же сил ты потратил, перетасовывая блоки заклятий, считая это мнемоническое упражнение слишком трудным для меня. Удерживать в голове и оперировать изощрёнными матрицами формул я научился ещё в третьем классе. Но тебе-то, мой плечистый энтузиаст практической магии, откуда об этом знать…

Я высветил в сознании линии диагоналей и результативные приказы. Решётка заиграла золотым и синим, и стали проявляться открывающие узлы. Некоторые из них были означены египетскими иероглифами, кое-где опознавалось влияние древнекитайского и вавилонской тайнописи. Пальцы мои двигались в бессознательном ритме, мануально усиливая посыл умственных команд. Вот с лёгким искрением разошёлся один узел, потом второй… Я без устали тянул диагонали и растаскивал особенно тугие предложения. Старался спортсмен, старался. Но сам придумать такое ты не мог, нет. Кто же научил тебя всему этому, кто надоумил?

Через полчаса, совсем обессиленный, но воодушевлённый, я потянул (рукой, обыкновенной человеческой рукой) затвор двери и шагнул наружу. В голове звенела песнь недавно наложенных заклятий. Есть хотелось как никогда. Ступая осторожно — боясь не шума, но головокружения — я двинулся к лестнице.

Он спал в маленькой каморке — наверное, бывшей вахтёрской этого древнего, советского ещё цеха. Надо отдать ему должное — вскочил при первом же шорохе, и мгновенно выхватил пистолет. Но было уже поздно. Обронённое мною слово зацементировало его мышцы, обратив здорового дядьку в бездвижный манекен с отчаянными, безумными глазами.

Я поискал в столе и тумбочке, и за спинкой тахты нашёл то, что искал: сумку с припасами. Отварная картошка с солью, немного простой колбасы, какие-то оладьи, хлеб, явно из магазина. Чай в термосе. Я ел, чавкая, не стесняясь, слегка постанывая от наслаждения.

— Боже мой, вкусно-то как… — я потряс в воздухе холодной оладьей, — просто нестерпимо…

Он пялился на меня с натужной мукой, крупные капли пота катились по его шее и щекам.

— Понимаешь, приятель, нельзя охотиться на волшебника, — объяснял я, уминая бутерброд, — Это глупо. Волшебников нужно или сразу убивать, или совсем не трогать. А, постой-ка, я же могу расслабить тебе челюсти и язык…

Я бросил короткую формулу, и он мучительно закашлялся, перхая и отплёвываясь. Пистолет всё так же дрожал в его руке.

— Как… как тебе удалось…

И куда только делась вся эта стелющаяся мягкость голоса?

— Повезло, — охотно ответил я, и рыгнул, — Ой, прости. Бывает. Так что там насчёт манускрипта? Откуда у тебя такой интерес к проискам средневековых шарлатанов? Расскажешь сам или мне попросить по-другому?

Он со страхом и ненавистью смотрел на меня. Но пощады он не попросит, нет. Храбрец!

— Тебе не удастся… Хозяин стёр все следы. Я не смогу, даже если бы хотел…

Я всё же проверил. Когда крики утихли и он потерял сознание, я аккуратно забрал у него оружие, ключи со значком «Тойоты» и простенький сотовый телефон. Он так и остался стоять, на каменных ногах, с багрово-синим безжизненным лицом, опущенным на грудь. И ведь не соврал — пустая голова, лишённая целого смыслового сектора воспоминаний.

Выйдя из ворот ангара, я вздохнул полной грудью. Прохладный, свежий дух влажной травы и сосновой смолы. Цех, как оказалось, располагался недалеко от города — на западе виднелось мутное зарево электрической цивилизации. Километров тридцать, или меньше. Каменодольск или Завороткино.

Машина нашлась за бараками; он накрыл её пятнистым брезентом военного образца, сверху набросал сосновых веток. К счастью, никаких хитрушек в проводке он не ставил, и старенькая «Королла» легко завелась. В баке был бензин, мотор работал ровно. Я пожелал ему ещё немного здоровья; потом пристально посмотрел на темнеющую в ночи громаду завода, и произнёс простой призыв. Подождал сколько полагается. Через полминуты в окнах зашевелились крепнущие сполохи пламени. На первом этаже и ветошь, и старые покрышки, и бочки с отработкой. Вот и славно.

Жёлтые фары выхватывали на обочине скелеты чахлых берёз и частокол сосен. Клубилась позади пыль, галька дробила по колёсным аркам. Я нащупал крутилку приёмника, в приборке что-то зашипело, потом пошли станции. Я выбрал «Ностальжи». Джимми Хендрикс взялся за струну, потерзал и отпустил, упиваясь вибрацией, выдирая из души наболевшее и оранжево-голубое, с провалами в наркоманскую ночь. Динамики в машине были дерьмовые, и я позволил себе немного урезонить их.