говорят, что начали больше двигаться и от этого почувствовали себя гораздо лучше. Некоторые встречи навсегда останутся в моей памяти. В стокгольмском аэропорту Арланда меня догнал мужчина лет тридцати пяти. Он рассказал, что вырос в горячей точке, страдал от посттравматического расстройства и временами даже подумывал наложить на себя руки.

Прочитав мою книгу, мужчина начал бегать. Медленно и понемногу, постепенно наращивая темп. Страхи стали отпускать, и ему удалось снизить потребление алкоголя. Мужчина не знал, что именно изменило его жизнь — бег или отказ от алкоголя, но знал, что без бега, который снижал тревогу, он никогда не преодолел бы проблемы с алкоголем. Теперь он чувствует себя лучше, чем когда-либо, и единственное, в чем упрекает меня, это в том, что я не написал «Беги, мозг, беги!» десятью годами ранее!

Разумеется, делать выводы на основании реакций на научно-популярную книгу надо с большой осторожностью, но поражает, что сотни человек сказали то же самое, а именно: до того как прочесть мою книгу, они отбрасывали аргументы о влиянии физической активности на эмоциональную жизнь, считая их пустой болтовней. Размышляя над тем, почему они так считали, я пришел к выводу: в западноевропейской мыслительной традиции тело и душа разделены. Многие выдающиеся мыслители, начиная с Платона, писали, что душа живет вне тела и мозга. Такое разделение души и тела наталкивает на мысль о deus ex machina, то есть некоей сущности, помимо мозга, — духе или душе. Мысль, конечно же, соблазнительная: сложно поверить, что весь внутренний мир заключен в органе, напоминающем плотно уложенные сосиски. Однако все больше людей, возможно, сами того не желая, осознают, что чувства, мысли и самовосприятие все же зарождаются в мозге и в его извилинах нет никаких духов или привидений. Мы преодолели разделение на душу и тело и вместо этого стали говорить о теле и мозге.

Но и это разделение искусственное. Мозги не плавают в пространстве под стеклянными колпаками, отделенные от тела. Ни один мозг никогда не существовал вне тела, и мозг развился не для того, чтобы думать, чувствовать или давать нам осознанность, — он нужен для того, чтобы управлять телом и контролировать его. Как говорила выдающийся нейробиолог Лиза Фельдман Барретт: «Когда по мере развития жизни туловища становились все больше и больше, мозг тоже увеличивался».

Мозг и тело тесно взаимосвязаны, и несколько примеров этой связи я описал в книге: мозг воспринимает информацию от иммунной системы, и он использует как внешние, так и внутренние сигналы для создания чувств. Внешние сигналы — впечатления, что происходит на работе, в школе, в нашей социальной жизни, — легко увидеть, измерить и отталкиваться от них, пытаясь объяснить наши чувства: почему мы впадаем в депрессию или мучаемся страхами. Внутренние сигналы тела уловить сложнее: они по определению субъективны, но, как показывают исследования, не менее важны.

На чувства, депрессию и страхи можно повлиять, не только «убедив» мозг разговорами или «сбалансировав» лекарствами. Состояние тела важнее, чем большинство из нас может представить. Если немного пофантазировать, то мне кажется, что наука стоит в самом начале процесса разрушения этого искусственного разделения на тело и мозг. По мере того как это разделение будет исчезать, мы начнем смотреть на депрессию, тревожность и психологическое самочувствие не только с психологической, но и с физиологической точки зрения. И именно с этой позиции следует рассматривать физическую активность.

Глава 7. Мы правда чувствуем себя хуже, чем когда-либо?

Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время.

Чарльз Диккенс. Повесть о двух городах

В юности я заинтересовался историей, но не просто отдельным периодом — Ренессансом, Средневековьем — или отдельным регионом, например колыбелью цивилизации Египтом и Месопотамией, а историей нашего вида. А именно: как невзрачная, лишенная шерсти восточноафриканская обезьяна, обычное млекопитающее, стала доминирующим видом на земле. Я прочел все, что нашел, и помню, что меня особенно потряс контраст между тем, от чего умирали наши предки, и тем, от чего умираем мы сегодня.

Несколько лет спустя, когда я готовился стать врачом, я увидел эти контрасты воочию. Во время практики в Каролинской больнице я практически не встретил пациентов, лечившихся от тех болезней, от которых люди умирали на протяжении веков. Никто не боролся за жизнь, заразившись оспой или малярией. Никто не лежал, обездвиженный полиомиелитом. Потрясающая заслуга современной медицины — что мы сумели победить и во многих случаях полностью истребить самые страшные заболевания в истории. Но потом ко мне пришла другая мысль: а сколько пациентов находилось бы в больнице, если бы мы жили как наши предки? Вряд ли бы тут оказался мужчина с диабетом второго типа, впавший в кому от заоблачного уровня сахара. Диабет второго типа вызван, среди прочего, повышенным артериальным давлением и избыточным весом, незнакомыми нашим предкам. То же касалось и пациентов с инфарктом, для которого избыточный вес, курение и все тот же диабет второго типа являются факторами риска. В отделении находились также двое-трое пациентов после инсульта. Подозреваю, что и их бы там не было, поскольку повышенное артериальное давление — самый серьезный фактор при инсульте.

Когда в последующие годы обучения я проходил практику в психиатрическом отделении, то проделал тот же мыслительный эксперимент. Тут оказалось сложнее угадать, сколько человек попали бы в отделение, если бы жили как наши предки. У нескольких человек диагностировали шизофрению — подозреваю, что они заболели бы в любом случае. Шизофрения во многом наследственное заболевание, а со времен жизни в саванне в наших генах мало что поменялось. То же касается пациентов с тяжелой формой биполярного расстройства, которое раньше называли маниакально-депрессивным психозом. Это тоже наследственное заболевание. Но большинство пациентов с депрессией и тревожными расстройствами — они находились бы здесь, если бы мы жили так, как наши предки? Я осознал, что ставлю перед собой вопрос, который можно сформулировать так: действительно ли мы чувствуем себя сегодня психически хуже, чем когда-либо в истории?

* * *

Естественно, строить догадки по поводу эмоциональной жизни предыдущих поколений — занятие неблагодарное. Мозг, увы, не превращается в окаменелость, а наши предки не оставили нам никаких психологических данных. Однако несомненно, что жизнь сурово проверяла их на прочность. Если половина людей умирала, не достигнув подросткового возраста, это означает, что большинство взрослых теряли по крайней мере одного ребенка. Они страдали от депрессии в той же степени, что и мы? Чтобы сделать более-менее обоснованную догадку, можно обратиться к тем, кто и сегодня ведет образ жизни охотников-собирателей. Однако тут