– Эй?

Мириады ящиков, шкафчиков и полок тянутся вдоль стен центрального прохода и скрываются из вида в полутьме еще до того, как покажется уже не раз упоминавшаяся развилка. Я знаю, что томаты вместе с другими фруктами хранятся в ящике стеллажа по левую руку, рядом с объектом, напоминающим пульт управления. В домашнем обиходе многих норвежцев томаты считаются овощем, но с точки зрения ботаники это фрукт с крупными, сочными, а к тому же еще и питательными ягодами. Ощупывая стены коридора правой рукой, я неуверенно пробираюсь к развилке, волдырь прижат к бедру. Если верить повару, то далеко впереди, под выдвижной полкой на высоте колен, расположен выключатель, которым можно будет зажечь лампу, освещающую следующее колено прохода. Непростая задача. Что такое выдвижная полка? Я пробегаюсь пальцами по ряду из пяти ящиков со скошенной лицевой поверхностью, можно ли их назвать «выдвижными полками»? Пальцы нащупывают под ними лишь высохшую землю или сажу, что-то порошкообразное. Еще дальше рука цепляется за нечто, похожее на комод. Опустившись на одно колено и пытаясь дотянуться рукой до дальней кромки комода, из-за больной руки я падаю на оба колена и локоть. Задеваю за какой-то крохотный выступ, и загорается свет. Вижу над собой какую-то панель. Пульт управления? Там предохранители, что ли? Уж вряд ли регулятор климата? Тот стеллаж, где хранятся томаты и прочие фрукты, в свою очередь разделен на бесконечное число выдвижных секций. Из некоторых торчат хвостики веточек.

– Эй, эй, – раздается у меня за спиной; а я все стою на четвереньках.

Загнанный в угол, скрюченный, я с трудом приподнимаюсь на полусогнутых и вижу прямо перед собой Метрдотеля. Стоит неподвижно как столб. Что ему тут надо?

– Что вам тут надо?

– Что мне тут надо?

Мэтр без выражения смотрит на меня; единственное, что он вообще делает, это удерживает свое обширное лицо перед моим.

– Как дела вообще?

– Как дела? То есть? – говорит он.

– Да нет… я так.

– Нужны оловянные тарелки, под масло брусочками.

– Ясно, – говорю я, соединяя большой и указательный пальцы в небольшой кружок, обозначающий «окей».

Оловянные тарелки, о которых идет речь, это прелестнейшие вещицы. Они датированы аж 1789 годом, произведены в Дании, на каемке у них выгравированы штандарт и инициалы прежнего владельца. С обратной стороны круглое клеймо, якорь и чайка. Трудно себе представить, что семейство Хилл обладало ими еще за три четверти столетия до открытия ресторана. Датские тарелки имеют диаметр 8 см. Было бы преувеличением сказать, что мешки под глазами Мэтра не меньше этих реальных оловянных тарелочек, но мешки у него под глазами изрядные, так что использование такого сравнения в подобной ситуации не представляется притянутым за уши. (Да и цветом эти мешки не сильно отличаются от цвета старого олова: они матово серебрятся, отливая серо-голубым, и резко контрастируют с цветом самого лица, обладающего несомненным колористическим сходством со свеклой.)

– Ну что ж… Без труда не вытащишь и рыбку из пруда, – говорит Мэтр, крякнув и обдав мой носище явственным выхлопом «кремлевской». Бросает на меня еще один пристальный взгляд, разворачивается и карабкается вон из подвала по охренительно, чуть не сказал я, крутой лесенке.

– Пора наверх.

Что водка не разоблачает тихого пьяницу, неправда, думаю я про себя.

У противоположной стены хранятся овощи, многие из них разложены на открытых полках; между цветной капустой и брокколи, под потерявшей товарный вид проросшей репой и сурепицей, которая, как считается, выносливее рапса, лежат три шикарных головки романеско. Романеско я очень люблю. Мне всегда нравилась брокколи романеско. Не на вкус, а на вид. Не то чтобы я был в этом так уж оригинален, просто меня всегда завораживает схожесть романеско с фракталами. Хотя внешне романеско, пожалуй, и излишне эксцентрична. Чисто визуально романеско даже несколько безвкусна. Но приложимы ли наши суждения о вкусе и безвкусице к творениям природы, от природы эффектным? Наверное, нет. При виде романеско я ощущаю какую-то неизбывную детскую радость. Интересно, видела ли Анна когда-нибудь романеско? Вряд ли. Я решаю прихватить с собой одну головку и показать ей. Если она заскучает. После того, как уроки будут сделаны, фэнтези прочитано, а темы разговоров со мной исчерпаны.

Времени ровно восемь; я уже валюсь с ног от усталости. Сегодня пятница, соответственно, у черного входа стоит флорист, цветет и пахнет, если позволите такое цветистое выражение. Флорист расцветает у нас пару раз в неделю; по пятницам обязательно, чтобы на выходных цветочные композиции выглядели свежими и упругими. Прижимая к груди охапку томатов и романеско, я приглашаю его войти. Флорист совершенно не соответствует расхожим представлениям о флористах; ни посплетничать не любит, ни нетрадиционной ориентации не придерживается. Не носит очков, замысловатой прически или шарфа, одежды вызывающего покроя. Он молод и смахивает скорее на сантехника откуда-нибудь с Балкан, чем на флориста. Это не мешает ему с величайшим тщанием заниматься своей флористикой, он обеспечивает нам и составление цветочных букетов, и общий флористический дизайн. Мало этого, я знаю, что некоторые растения он выращивает сам и даже производит их на продажу; таким образом, его бизнес охватывет большую часть того, что понимается под декоративной флористикой. Флористики как философии он, напротив, не касается, я его как-то спросил об этом и получил лаконичный отрицательный ответ. Я знаю, что в основе того, что он делает, лежит философия икебаны, однако откорректированная под вкусы традиционной европейской клиентуры. Правду сказать, он старательно избегает современных европейских трендов с их смакованием асимметрии, негативного пространства, драматических пауз, а также с нелепым контрапунктированием. Я натянуто киваю в сторону дверного ограничителя, показывая, что именно этим устройством флористу следует воспользоваться, пока он челноком носится к своему зеленому как водоросли автомобильчику, похожему на тачку из набора лего «дупло», таская туда-сюда охапки цветов. Машина стоит на парковке, зарезервированной для клиентов «Хиллс». Флорист мог бы и сам допереть до того, что нужно использовать ограничитель. Он тут не впервые. Он дважды в неделю декорирует «Хиллс» цветами. Я имею свойство зацикливаться на подобной ерунде и тем самым усложняю себе жизнь.

– Я разве просил принести романеско? – спрашивает повар.

– Нет, не просил, – говорю я.

– А это что?

– Романеско.

Повар одаривает меня убийственным взглядом.

– Я ее принес, чтобы показать Анне. Я подумал, что это ее позабавит.

– Что за Анна?

– Ну, она сюда придет после школы. Ей нужно немножко посидеть у нас.

– Так-так.

– Ее отец, Эдгар, уехал по делам в Копенгаген.

– …

– Ну вот ей и нужно немножко посидеть у нас.

– …