Самой же Патти Смит всегда было наплевать на «прослушивания». Ни светские – приглашенная (опять же через Роберта) на обед к куратору отдела фотографии Метрополитена Джону Маккедри и его жене Максим де ля Фалез, бывшей модели Эльзы Скиапарелли (завсегдатаями в их доме были Бьянка Джаггер, Мариза и Барри Беренсон, Тони Перкинс, Диана и Эгон Фюрстенберг), она большую часть времени провела на кухне. Ни литературные – когда Роберт настоял, чтобы она явилась в знаменитый «салон» Чарльза Генри Форда, издателя влиятельнейшего интеллектуального журнала View, она чувствовала себя «как на воскресном обеде у родственников».

Вообще, Just Kids – это история любви (сначала вполне ортодоксальной юной влюбленности, а потом, когда Мэпплторп окончательно осознал себя гомосексуалистом, – глубинной, практически неразрывной дружбы) людей, диаметрально противоположных именно в смысле зависимости/независимости. Органически неспособной встраиваться Патти Смит – и принципиально встраивающегося Мэпплторпа, зависимого от мнений, от трендов, от необходимости казаться как раз независимым, от «фантома» Уорхола («главной задачей Роберта было сделать то, что еще не сделал Энди»), от успеха, который неизбежно сводится к «Слушай, я покупаю дом в городе, браунстоун, как тот, что был у Уорхола». (Это говорит Мэпплторп в 1989-м – уже смертельно больной СПИДом.)

При этом в тексте Патти Смит нет ни призвука самоупоенности или осуждения: она восхищена своим другом и благодарна ему за главное – за то, что он умел быть художником, артистом, за то, что он еще в юности продемонстрировал ей, что это такое, и заразил ее этим. Она любит его, именно такого, каким он был.

Они как будто бы делят ту эпоху пополам. Патти Смит воплощает собой ее взбалмошную духовность (иногда вполне сомнительную, вроде любимой ее мысли о том, что Артюр Рембо, Дилан Томас, Джим Моррисон и Лу Рид – поэты в одинаковом смысле слова), но всегда привлекательную, а Роберт Мэпплторп – ее великолепное тщеславие, сделавшее возможным окончательное превращение самолюбования в искусство.

27.06.2011

Датский сериал Forbrydelsen – новое слово в современном телевизионном кино. Этот фильм оказался одинаково привлекательным для интеллектуального зрителя и для массового и, по мнению критиков, отменил многие кинематографические стереотипы.

Forbrydelsen («Преступление») показали по британскому телевидению этой весной. Его смотрело феноменальное количество зрителей, белый «фарерский» свитер, в котором ходит главная героиня, стал хитом интернет-продаж, подробному анализу этой криминальной драмы посвятили статьи такие высоколобые издания, как The Times Literary Supplement и London Review of Books, а участники сетевых форумов, посвященных детективу как жанру, составляли списки «Почему Forbrydelsen – это лучшее, что есть на телевидении»: великолепный образ главной героини, детектива Сары Лунд, пытающейся раскрыть правду с маниакальным упорством; полное отсутствие «открыточности» и политкорректности, присущих большинству британских и американских сериалов; банальное whodunnit («ктоэтосделал», кто убийца) совсем не самое важное; по-стриндберговски сложные отношения между героями и безупречная работа актеров, этих героев играющих; затягивающая и таинственная атмосфера, достигнутая при почти документальной картинке, и так далее.

Британское ТВ закупило все последующие сезоны датского сериала (на данный момент второй готов, третий снимается), а пока показывает тринадцатисерийный американский ремейк первого сезона, сделанный Fox Television Studios.

Но смотреть надо, конечно, датский. То, что сделали американцы, очень похоже (даже кастинг там проведен так, чтобы актеры внешне походили на свои скандинавские прототипы) и имеет преимущество в динамичности. Но главного – чувства катастрофичности происходящего – ремейк лишен. Причина такой разности до неприличия банальна: в Дании убивают куда реже, чем в Америке, – и на самом деле, и не на самом. После заваленных трупами сезонов The Wire, например, создать такое ощущение на американском экране практически невозможно. Даже двадцать лет назад для того, чтобы факт убийства оказался таким громом среди ясного неба, таким чудовищным событием, заставляющим рушиться не только карьеры, но и жизни, действие пришлось перенести в деревню где-то в штате Вашингтон.

Городок Твин Пикс приходит на ум уже с первых кадров датского фильма, и так оно и задумано. Первая серия, в которой о гибели девушки становится известно родителям и одноклассникам (для пущего сходства тело выуживают из воды), с вариациями копирует начало истории, из которой мы так и не узнали, кто убил Лору Палмер, – для того чтобы потом решительно уйти совсем в другое. Специально подкинутая нам аналогия с линчевской эпопеей дает возможность сформулировать главную идею датского фильма.

Она такова: в теперешней действительности роль потустороннего, полного скверны мира, где притаились карлик в красном костюме и Убийца Боб, безраздельно принадлежит политике. Нарядное здание копенгагенской мэрии – оно, без всяких натяжек и волшебства, и есть адская «комната с красными занавесями», место концентрации зла, проникающего во внешний мир и без остатка поработившего тех, кто «занимается» политикой. Всех этих людишек, увлеченных интригами, самодовольно уверенных в том, что от них что-то зависит. И даже иногда тешащих себя надеждой, что цель – какое-нибудь новое муниципальное жилье или спортивный комплекс в эмигрантском районе – оправдает средства, что они «могут что-то изменить».

Но Forbrydelsen – это не еще один фильм про «политика – это грязное дело». Его создатели апеллируют не к действительной справедливости этой фразы, а к той ее неотменимой реальности, которая укрепилась в наших головах. К реальности, в которой охотящаяся на убийцу девятнадцатилетней Наны Бирк-Ларсен детектив Сара Лунд, вместо того чтобы просто посмотреть вокруг, не может оторвать взгляда от сотрясаемой предвыборной кампанией мэрии. Идея политики как зла всепоглощающего, почти мистического, туманит взгляд, заслоняет простое, бытовое даже, представление о зле – и так рождается новое зло.

В апологетической статье в London Review of Books эссеист Тео Тейт написал о «разоблачительной героике» этого фильма. Копенгагенская городская политика предстает коррумпированной, даже преступной и, главное, манипулятивной. «Я абсолютно в это не верю!» – восторженно иронизирует английский критик, имея в виду, конечно же, что вот если бы такое не про стерильную Данию, а про туманную во многих отношениях Англию, то оно было бы совершенной, а не только кинематографической правдой.

Эту иронию можно было бы развить, отметив вообще скандинавскую «зависть» к «нормальной» коррумпированной европейской и особенно американской жизни, столь пригодной для описания в фикшене. Она во многом породила явление, называющееся «скандинавским нуаром», к которому Forbrydelsen имеет непосредственное отношение.

Тут есть практически все формальные и содержательные признаки: действие происходит в стылом бессолнечном ноябре, почти всегда в темноте, ночью или вечером, и среди персонажей (за исключением вооруженной непременным фонариком Сары Лунд, медленно сходящей с ума от напряжения и бессонницы, и матери погибшей девушки, быстро сходящей с ума от горя) нет ни одного, на которого хотя бы на короткое время не легло подозрение и который на это время не оказался бы – в глазах детектива и зрителя – «идеальным убийцей».