Выдержке ее, определенно, мог бы позавидовать и древнеегипетский сфинкс. А уж у Гастона никакой выдержки не было вовсе. Сплошная экспрессия. Он почти что рыкнул в ответ на ее тираду, произнесенную с улыбкой и снисходительностью. И рухнул в свое кресло.

- Это третье твое дело? – не в силах скрыть досаду поинтересовался он.

- Нет, это желание остудить твой пыл, дорогой. Мне не нравится, когда ты шумишь.

- Бомбы шумят сильнее.

- Я помню, Гастон. А еще я помню про твое не самое крепкое сердце. Потому вместо хорошей ссоры предлагаю хороший обед. Я тоже не собираюсь тебя хоронить.

- У тебя нет повода носить по мне траур. Ты отказалась выходить за меня замуж.

- Траур, дорогой, это не одежда, а состояние души. Ну же, соглашайся! Я плачу́!

- И это тоже совершенно неуместно для женщины. Плачу́ я! - проворчал Гастон напоследок, прежде чем улыбнулся. – Хорошо. Выкладывай, что там у тебя еще.

- Подполковник Анри Юбер.

- И?

- Участник сопротивления. Герой Хюэ. Очень примечательная личность. Своими ушами слышала у генерала Риво, как говорили, что он похитил настоящего группенфюрера!

- И ты хочешь его заполучить?

- Я хочу заполучить его для «Le Parisien libéré», - усмехнулась Аньес. – Мне кажется, о нем может выйти интересный материал.

- Ну, это-то сколько угодно, - не без облегчения выдохнул Леру. – Я найду его номер и назначу встречу. Надеюсь, этот герой сыпется в труху? Сколько ему? Лет пятьдесят-шестьдесят?

- Он молод, несколько прихрамывает и совершенно не в моем вкусе. С тобой никто не сравнится.

- Будем считать, что я поверил тебе. Через неделю собираюсь вернуться к вопросу нашего брака, - повел он бровью. Она же лишь подмигнула, вставая с кресла.

- Даже не пробуй, опять поссоримся, - проворковала Аньес. Наклонилась через стол, легко поцеловала его маслянистый гладкий лоб, оставляя заметный алый след. И торопливо собрала снимки Ангела-Калигулы в плотный бумажный конверт. – Пойду передам Уврару. Старый болван, полагаю, уже весь извелся, ожидая, когда я явлюсь. И придумывает, как бы меня проучить за то, что я прыгаю через его голову к тебе.

- А ты прыгаешь через голову?

- Что ты! Самый удобный путь – это через сердце. Или, в крайнем случае, через постель. И он это понимает, потому ничего всерьез не сделает.

- Тебя это не унижает?

- Я не мыслю такими категориями, Гастон, - пожала она плечами и направилась к двери. Уже стоя на пороге обернулась. Внимательно взглянула на Леру. Лысоват, сутул, похож на мешок с конским навозом. Некрасив. Даже жалок. Ей было противно долго оставаться с ним в одной кровати из-за его пота, запаха, частого дыхания и горячего мягкого тела. Потому она старалась пореже ночевать в его доме. Он мог давить на нее как угодно, мог угрожать ей, кричать, когда она выводила его из себя, но это он в ней нуждался по-настоящему. И, наверное, все понимал. Как только Аньес найдет путь к свободе от его влияния и покровительства, она сбежит. Унизительно? Да, сейчас она была унижена для того, чтобы работать там, где хочет. Это куда меньше того, как унижен Гастон, довольствуясь эрзацем, пусть ее стараниями и похожим на настоящие чувства. И именно его, этот эрзац, он так боится потерять, что отчаянно мечется между шантажом и потаканием ее капризам.

- Встретимся за обедом, - выдохнув, легко сказала Аньес.

- Да, да, - пробормотал Леру, придвигая к себе документы, разбросанные по столу.

- И Гастон… - тихо позвала она, чтобы в ответ он поднял глаза. – Паньез – бездарен и безграмотен. Он никогда не будет снимать так, как я. И он никогда не будет писать так, как я.

С этими словами она выскользнула из кабинета главного редактора и плотно прикрыла за собой дверь с тем, чтобы уже не возвращаться к этой теме.

[1] Освобожденный парижанин (фр.) – газета, выпускавшаяся в Париже с 24 августа 1944 года, изначально ее производство происходило на базе и в здании закрытой после Освобождения газеты «Paris soir» (в 1944 году, в связи с содействием режиму Виши).

[2] Город огней – одно из прозвищ Парижа.

[3] «Содом и Гоморра» - пьеса в двух действиях Жана Жироду, написанная в 1943 году и поставленная на сцене театра Эберто Жоржем Дукингом.

[4] Лиа – главная героиня пьесы Жироду.

Тему отношений с Гастоном она мысленно закрыла тоже. Ей нужно продержаться еще некоторое время, пока не найдет решения. А решение обязательно найдется. Не может не найтись. Главное, чему научил ее Робер Прево: всегда нужно иметь запасной план. Что ж, стало быть, пора им и заняться.

Но пока ей стоило заняться работой. Сунуться к Уврару, выслушать его замечания, сесть их исправлять. Да мало ли хлопот! Только они ее и спасали от самой себя, до судорог страшившейся, что ничего у нее не получится.

Она так много сделала, столь многого достигла за последние два года, выбравшись из Ренна и вновь осторожно пробираясь к своей цели. Практически крадучись и оглядываясь по сторонам при каждом шаге, тогда как не должна была бы. Но что уж поделать, если сейчас она словно бы доказывала ежедневно, что находится на своем месте. В обществе и в профессии. Шлейф слухов из Ренна преследовал ее и здесь, но был менее ощутим. Люди вокруг так боялись вспоминать, чем занимались сами при немцах, что скорее поливали грязью других, будто бы упражняясь в том, кто в этом деле ловчее. Но за эти годы озлобленность постепенно утихла. Только из ее души чувство позора так и не вымылось.

Люди отказывались работать у них с матерью в Тур-тане. Да и что можно заработать на ферме, когда все больше народу уходит в города в поисках лучшей жизни? Молодых, крепких, не успевших понять, как побило их небо и землю войной. В конце концов, они вынуждены были заколотить дом, выставить на продажу и уехать в Ренн. Содержать его уже не представлялось возможным. Мать так и осталась в той квартирке, которую прежде занимала Аньес, тогда как она сама перебралась в Париж и так здесь отчаянно барахталась, что за два года если уж не взбила масло, то была на полпути к тому. Ее слава фотографа шла впереди нее. К ней обращались дома мод для съемок моделей и кинематографисты – для фотопроб. У нее была своя рубрика в одной из крупнейших газет. И просто нечеловеческое чувство незаполненности, будто бы все это время она занимается не тем и не с теми. Люди круга, которому она принадлежала до войны, по-прежнему остерегались ее. А она сама все еще оставалась лицом, связанным с коллаборационистом Прево. И среди всего этого – ее собственные обиды и боль от того, что собственной стране она, похоже, мало нужна.

Как бы пережил это Марсель, интересно?

Так же, как и она, искал бы, где нужен? Так же, как и она, стремился бы уехать и быть полезным там, где сможет реализовать свой талант? Так же, как и она, готов был бы послать все к черту и действовать сообразно совести и убеждениям? Где они были, их убеждения, разделенные на двоих, как самое большое сокровище, когда родная страна сделала ее виноватой?