замечательные свойства, как верность и приверженность традициям. Если бы не

дискриминация, мы, унитазы, вполне могли бы заменить швейцарских гвардейцев в

покоях Папы Римского. И справлялись бы ничуть не хуже. По крайней мере, на солнце

блестели бы куда ослепительнее швейцарцев.

Мы блистаем белизной, как рыцари — иоанниты — своими плащами.

Конечно, такая белизна присуща только новым унитазам или тем из нас, кому

посчастливится попасть в руки действительно заботливой хозяйки. Мне, например.

Когда тебя ежедневно драят всеми чистящими средствами, которые продаются в

супермаркете поблизости, невольно побледнеешь. И от химического воздействия, и от

некоторого утомления. Чувствуешь себя при этом неоднозначно. Все равно, что кухня,

которую подвергают унижению генеральной уборки каждый день. Чистенький и

немножко уставший.

Если вы думаете, что это я так клоню к сравнению чистоты унитазов с отношениями

мужчины и женщины: мол, если их каждый день не драить, они потускнеют и

покроются пылью, то ошибаетесь. Говорю же, я для такого недостаточно образован.

Правда, знакомый таракан, который забегает к нам исключительно ночью, — соседи

снизу не так озабочены чистотой, как моя хозяйка, — считает, что я не лишен задатков.

По его мнению, я мог бы вполне, при соответствующем воспитании и образовании,

конечно, затмить собой даже колокольчик в буддийском храме. На чисто

интеллектуальном уровне, естественно. В принципе, мне приятно думать, что обо мне

так думают, хоть это всего лишь и таракан. Но я пытаюсь оградить себя от бесплодных

сожалений, которые вызывает в нас любая упущенная возможность. Хотя, — и порой

мне горько это осознавать, — я мог бы сделать блистательную карьеру. Как бы

двусмысленно это не звучало. Но этим утром от размышлений об этом меня отвлекает

их обычная перебранка.

— Почему ты не закрываешь крышку унитаза?! — спрашивает она и делает это сама.

На ее месте, я отнесся бы к этому спокойнее. В конце концов, не стоит брать на себя

ответственность: решать, что нравится вашему унитазу, а что нет, не посоветовавшись

предварительно с ним. Крышка — ерунда! Бывали вещи и похуже. Причем "вещи", как

вы понимаете, всего лишь устойчивое вербальное обозначение нематериальных, но

очень неприятных инцидентов. Будь я на ее месте, он бы услышал:

— Не падай на меня, перебрав лишнего!

— Не задевай меня ногами, когда спросонья вваливаешься в ванную, пожалуйста!

— Не откидывайся на мой бачок, когда запираешься в туалете, ведь я не кресло -

качалка!

Уверен, с этим-то ему трудно было бы поспорить. Но она, похоже, избрала тактику

проще. Аргументы не самые убийственные, но очень частые. Неплохо, но примитивно.

Напоминает манеру боя начинающего боксера. Левой-левой, а потом простенькая

"двоечка". Изысков в этом нет, но победа, — при условии, что противник слабо

подготовлен, — гарантирована. Нет, я не совсем дилетант. Мы с хозяином не пропускаем

ни одного боя. Телевизор он поставил у стиральной машинки небольшой, но с

качественным изображением. Глядя на мускулистые и блестящие в закутке ринга тела

негритянских боксеров, я, знаете, даже жалею о том, что я белый. Хотя, раз уж мы

разговариваем как на духу… Чего уж там.

Среди унитазов я — Эминем.

В душе — абсолютно черный. Понимаю, что это в очередной раз вызовет у вас улыбку.

Вам, белым, так приятно поиронизирогвать над кем-нибудь. Неважно кем, лишь бы он

не был похож на вас. Унитаз, негр, гомосексуалист, — вам бы все зубы скалить. Тем не

менее. Повторяю, среди унитазов я — черный. Такой же раскрепощенный, такой же

грациозный, такой же пластичный. Хозяйка думает, что я неустойчивый, и даже пеняет

хозяину на то, что он выбрал "тюльпан" со слишком тонкой ножкой. Ничего она не

понимает. Я просто подслушиваю, как в такт дороге приплясывают стены домов, и

пытаюсь им подыграть.

— Унитаз шатается, — говорит она, — надо его поменять…

Удивительно, до чего вы, люди, пластичны в моральном смысле! То, что вы

собираетесь вышвырнуть унитаз на помойку, как надоевшего кота или собаку, не

мешает вам в преддверии этого веселенького для вас дня делиться с ним, унитазом,

самым сокровенным. Не буду о естественных отправлениях — это, простите,

естественно. Я имею в виду куда более интимные вещи. Записки, порванные наспех, и

смытые в унитаз, желчь, льющаяся из вас против вашей воли после вчерашней

неудавшейся вечеринки; слюна, слюна после поцелуев; камни, которые вы

вытряхиваете из себя, как рыбешку из сетей, волосы, лобковые волосы; утренние, и

потому самые честные, мысли.

Все это — прошлое, и объединяет.

Вы доверяете все это мне, а потом, походя, говорите человеку, с которым вы живете в

одной квартире:

— Унитаз шатается, надо бы его заменить.

И он соглашается, не задумываясь о самом важном. О том, что человек, с такой

легкостью отказывающийся от старых вещей, откажется и от него самого. Да, да.

Наконец-то он, — в смысле я, — не выдержал, и пошел на сравнение. Признаю, я не

прав. Унитаз, который возомнил о себе лишнего, и начал умничать, скажете вы. И

повторите мою ошибку. Ведь сравнивать нас нельзя. Между унитазами и людьми нет

ничего общего. И разница между нами проявляется во всем. Примеры?

Нас совсем не злят открытые крышки.

Маленькая фея, — по имени Мелюзина, — живет в цветочном горшке на широком

подоконнике моей квартиры. Две комнатки на пятом этаже. Практически чердак, о

котором мечтали бездомные французские поэты, сбежавшие в 16 лет от скучных "папа

и мама". Как зачем? Покорять бездонные и потому кирпичные колодцы старого

Парижа. Впрочем, мои познания об этом городе ограничиваются воспоминаниями

Хемингуэя. Их он мне, как и многим другим своим читателям, рассказывал в своих