По словам Олимпиады, если Аня после трагедии стала тихой и погруженной в себя, то в Еву, наоборот, будто бес вселился. Она орала, визжала, каталась по полу, чтобы привлечь внимание сестры. Когда это не помогало, она начинала ломать ее игрушки, щипаться и даже бросаться на свою близняшку с кулаками.

Воспитательница в детском саду, куда ходили сестренки Бердниковы, частенько жаловалась на агрессию Евы по отношению и к другим детям. Она дралась отчаянно, как будто от этого зависела ее жизнь, кусалась, а однажды даже ударила одного из мальчиков ножницами. К счастью, те были детскими, предназначенными для резки бумаги, и особого ущерба не нанесли, но Еву стали бояться и старались обходить стороной. Но больше всего от нее доставалось Анне.

Ева могла вылить на нее утренний стакан молока или горячий чай. Мария Ивановна постоянно была начеку, чтобы не произошло беды. Она ужасно уставала, тем более все Евины проделки ей приходилось «разгребать» одной. Ее муж все так же часто уходил в дальние рейсы, и, хотя Мария Ивановна и Липа впервые за многие годы не знали материальных проблем, морально им жилось тяжело. Молчаливая Анна, неукротимая Ева и постоянная война между ними. Таким запомнила Олимпиада Бердникова свое детство.

– Перед тем как отдать девочек в школу, мама настояла на том, чтобы показать Еву детскому психиатру, – рассказывала Олимпиада. – Ее врачебный опыт в этой сфере был очень скромным, но все-таки именно она была тем человеком, который первым заметил душевное нездоровье Ляли, и теперь она боялась, что болезнь могла передаться по наследству Еве.

Перенесенный Евой стресс и полученный серьезный ушиб головы могли послужить катализатором душевного расстройства. Для Марии Ивановны Бердниковой это было очевидно. Она страшилась сказать о своих подозрениях мужу, зная, как долго он отказывался признавать психическое заболевание первой жены. Ей не хотелось, чтобы он тревожился из-за Евы понапрасну. И врачебная комиссия перед школой оказалась прекрасным поводом для того, чтобы все-таки обратиться к специалисту. Сергею Мария Ивановна ничего не сказала. Он знал, что жена с девочками ходит по врачам, для него этого было достаточно.

– И что сказал врач? – На этом месте рассказа Зубов даже дыхание затаил.

– Ничего. – Олимпиада пожала плечами. – Он осмотрел Еву, поговорил с ней и вынес заключение: она – здорова. Правда, выявил у Евы детский невроз, но это нормально для ребенка, потерявшего мать, да еще при таких страшных обстоятельствах. И был уверен, что вызывающее поведение девочки вызвано лишь отчаянным желанием привлечь к себе внимание. Ева чувствовала себя нелюбимым ребенком и старалась таким способом снова завоевать сестру, близости которой ей так не хватало.

– А дальше?

– Да ничего, – Олимпиада устало вздохнула, – все осталось, как было. Этот кошмар, постоянным источником которого была Ева, длился годами. Аня отлично училась, ходила в художественную школу, Ева безбожно прогуливала, хотя тоже отлично рисовала, но ее было не заставить делать уроки. В десять лет она начала курить, все время сидела с мальчишками в каких-то гаражах, но хотя бы перестала третировать Анну. Теперь сестры жили совершенно независимо друг от друга, стараясь даже не разговаривать.

А через полгода после десятилетия двойняшек Сергей Бердников погиб в автокатастрофе. Когда Анне сказали о смерти отца, она заплакала, а Ева, наоборот, рассмеялась. И этот смех, жуткий, нечеловеческий, пробудил в Марии Ивановне новые подозрения относительно психического здоровья девочки.

– Понимаете, в медицине есть такой термин «аффективная неадекватность». Это как раз тот случай, когда человек, больной шизофренией, проявляет неадекватную реакцию, например, смеется при сообщении о трагическом событии. Кроме того, Ева могла увлеченно что-то рассказывать и вдруг оборвать свою речь на полуслове, замолчать, глядя куда-то внутрь себя, а потом засмеяться и убежать. Она частенько бывала раздражительной, а иногда сыпала какими-то суперидеями. К примеру, как-то три дня не выходила из своей комнаты, потому что придумывала сверхстойкую краску для своих картин. Иногда, кстати, она могла рисовать сутки напролет, не отвлекаясь на еду и даже не выходя в туалет, а потом месяцами не подходила к своему альбому для рисования.

Мария Ивановна, оплакав мужа, к которому относилась тепло и нежно, хотя по-настоящему и не любила, осталась один на один с этой проблемой. С Евой. После похорон отца Ева будто окончательно сошла с ума. Она кричала во сне, в кровь расцарапывала себе руки, ноги, шею. От нее постоянно пахло сигаретами, а иногда еще и алкоголем, который чуткий нос Марии Ивановны улавливал в малейшей концентрации, хотя девочка не призналась ни разу. Спустя пару месяцев Мария Ивановна фактически силой во второй раз в жизни отвела ее на прием к психиатру. Но тот снова ничего подозрительного не обнаружил.

– Ребенок уже второй раз в жизни переживает ужасный стресс, – сказал врач. – Девочка, похоже, искренне любила отца. Сейчас она чувствует себя совсем одинокой, раз уж вынуждена жить с вами. Вы же ей не родная мать, и кроме нее у вас еще двое детей. Поэтому девочка и бунтует. Это всего-навсего механизм, который позволяет ей справляться с ее горем и одиночеством. Постарайтесь с ней не бороться. Постарайтесь не видеть в ней больного ребенка, постарайтесь разглядеть в ней личность.

– И ваша мама?..

– Мама старалась как могла. А я… Я очень хотела ей помочь. И поэтому после школы поступила в медицинский институт. Я осознанно решила стать психиатром. Я мечтала понять, что происходит с Евой, мечтала вылечить ее, если она больна, и вернуть покой в нашу семью.

– И как, получилось? – Зубов очень старался, чтобы в его голосе не звучало слишком много сарказма, но, видимо, ему это не удалось.

– Нет, – тихо ответила Олимпиада Бердникова и отвернулась к окну, прикусив губу.

Этой ночью она опять не выспалась. Бывало, крепко проспав всю ночь, она просыпалась утром разбитой, как будто прикорнула на час-другой, не больше. Анна нажала на кнопку кофемашины, услышала бодрящее жужжание, втянула носом приятный кофейный аромат, дающий силы жить дальше, и нахмурилась. В последнее время эти выматывающие ночи случались все чаще, и она силилась понять, что было тому причиной.

Неужели происходящие вокруг преступления? Ей было жаль старого Бабурского, потому что Анна очень уважала Ольгу Аполлинарьевну, да и к самому старику относилась с симпатией. Он был немного пыльным, чуток устаревшим, но добрым и нежадным, а эти качества Анна ценила в людях больше остальных.

Она сделала первый глоток кофе, маленький, аккуратный, будто примеривающийся. Позволила вкусовым рецепторам встрепенуться, посылая сигнал в мозг. Все хорошо, все правильно, новый день можно считать открытым. Рецепторы послушно откликнулись, и, немного выждав, Анна глотнула еще и еще, позволив себе вслед за этим снова нырнуть в мысли, как под спасительное одеяло, отчего-то больше не приносящее отдохновения.

Ее новый любовник был таким же, как Бабурский. Нет, конечно, у него не было таких денег, и положения в обществе тоже не было, но он тоже казался добрым и нежадным. Анна просто физически ощущала, что ради нее капитан полиции Алексей Зубов готов буквально на все. Вот только вопрос, а на что ей надо, чтобы он был готов?