– Олимпиада Сергеевна, надо бы поговорить, – сказал тот, который постарше. Лавров.

– Я вас слушаю, – спокойно сказала Липа, уже успевшая взять себя в руки.

– В прошлый раз вы рассказали мне историю вашей семьи, – вступил в разговор Зубов. – В частности, рассказали о том, как в детстве ваша матушка два раза показывала Еву Бердникову врачу-психиатру. Но врач не нашел в ее поведении ничего, указывающего на отклонение от нормы. Так?

– Да, так. – Теперь Олимпиада выглядела удивленной, будто не ожидала, что разговор пойдет об одной из ее сестер.

– Но вы не верили. Вам казалось, у девочки есть проблемы с психикой, и даже пошли учиться на врача, чтобы разобраться в Евиных проблемах самой?

– Да.

– И у вас это не получилось. Так вы сказали. Не расскажете поподробнее?

– По большому счету, не о чем рассказыать. Как только я устроилась сюда на работу, я показала Еву очень хорошему врачу, профессору Францу Яковлевичу Лагранжу. Он подтвердил мнение своих менее именитых коллег. Он тоже считал Еву психически абсолютно здоровой. А особенности ее поведения назвал юношеским эпатажем. У меня не было причин ему не доверять, и вопрос с Евиным диагнозом был снят на много лет.

– Но тем не менее чуть более года назад вы снова решили обследовать свою сестру. Более того, даже положили ее в свое отделение. Именно здесь она познакомилась с Егором Ермолаевым и даже подружилась с ним настолько, чтобы пристроить его на работу в Анину художественную галерею.

При упоминании Егора по лицу Липы снова пробежала легкая тень. Не тень даже, а мимолетное облачко, тем не менее отмеченное Стасом Крушельницким. Он вообще замечал все, что имело отношение к Олимпиаде.

– Ева сама обратилась ко мне за помощью. Понимаете, так случилось… мы много лет не общались. Нет, конечно, я знала, как она живет, чем занимается. Она регулярно приходила к маме, просто делала это, когда меня не было дома. А тут появилась в больнице и попросила ее обследовать. Сама.

– Почему?

– Она сказала, что начала замечать за собой некоторые странности. И они ее напугали.

– Какие странности? – Зубов подался вперед и слушал очень внимательно.

– Ну, она несколько раз делала что-то, о чем потом не помнила.

– Например…

– Она рассказывала, как однажды проснулась утром, пришла на кухню ставить чайник, а он был теплый. То есть она ночью вставала и подогревала его, может быть, даже пила чай, но в ее памяти этот факт совершенно не сохранился. По ее представлению, она крепко спала всю ночь, не просыпаясь и уж тем более не вставая. Но чайник-то был теплым. Или, к примеру, ей как-то позвонила Анна и спросила, зачем Ева принесла к ней в мастерскую свои картины, но Ева не помнила, чтобы она заходила к сестре, тем более в ее отсутствие, и была убеждена, что никаких картин не оставляла. Более того, она даже не помнила, чтобы в последнее время вообще рисовала что-то новое.

– Но картины действительно были, – мрачно подтвердил Зубов, – причем такие, от одного взгляда на которые кровь стынет в жилах. В них есть что-то ужасное.

– Не знаю, конечно, у Евы очень необычный взгляд на мир, но ничего ужасного в ее картинах я не видела. Они скорее философские, чем страшные.

– Откуда вы знаете, какие у нее картины, если, по вашим словам, вы десять лет не общались?

Олимпиада пожала плечами.

– Ева как-то устраивала выставку. Конечно, я на нее не ходила, но Ева притащила маме каталог, и я из любопытства его посмотрела. Несмотря на все ее странности, у нее действительно есть талант. Этого не отнимешь.

– Давайте вернемся к странностям, – решительно сказал Зубов. – Что еще рассказала ваша сестра, когда пришла к вам с просьбой проверить состояние ее здоровья?

– Ей как-то позвонила ее школьная подружка. Рассказала, как вчера видела ее в торговом центре, окликнула, но Ева не повернулась и к ней не подошла. При этом сама Ева категорически не помнила, чтобы накануне ходила в тот торговый центр. Она вообще была уверена, что не выходила в этот день из дома. А потом она случайно увидела в газете фотографию с какого-то общегородского мероприятия, и на этой фотографии узнала себя, хотя не помнила, чтобы она и туда ходила.

– Ее это напугало?

– Очень. В предыдущие разы она обследовалась нехотя. Сама-то себя она считала здоровой: все у нее было в порядке, а мы с мамой просто к ней цепляемся не по делу. А тут она начала сомневаться в собственном здравом уме.

– И вы согласились положить ее на обследование?

– Да, конечно. Как бы я ни относилась к Еве, я все-таки врач и не могла отказать в медицинской помощи человеку, который о ней просит. И кроме того…

Олимпиада замолчала. Щеки ее внезапно окрасились румянцем, из алебастровых стали розовыми, похожими на нежный персик.

– И, кроме того, вы не могли упустить возможность доказать свою правоту. Если вы подтвердите психическое нездоровье вашей сестры, то, получается, другие врачи, включая вашего старого учителя, ошибались.

– Да, – тихо сказала Липа.

– А дальше? Что показало ваше обследование?

– Ничего. – Олимпиада Бердникова снова пожала плечами. – Через пару дней Ева сбежала из больницы. Ошиблась, передумала и все такое. Мне не хотелось спорить и на чем-то настаивать. Она взрослый человек, а оснований для принудительной госпитализации у нее все-таки не было.

– Но она возвращалась в больницу. Ермолаев видел ее здесь уже после того, как начал работать в галерее. Это было через пару месяцев после того, как Ева отказалась от лечения. Она приехала к вам сюда, и вы о чем-то спорили на повышенных тонах. А потом, когда Ермолаев встретил ее во дворе, глаза у вашей сестры были заплаканными, и она сообщила ему, что, видимо, ей придется уехать из города. Почему?

– Вы ошибаетесь. – Теперь Олимпиада была совершенно спокойна. – Мы вовсе не спорили. Ева была очень взвинчена, и с момента нашей прошлой встречи ей стало хуже. Я это видела. У нее обострились фобии, появилась паранойя. Якобы ее хотят убить.

– Почему она пришла к такому выводу?

– Она начала отрицать все случившиеся с ней странности. Мол, она на самом деле не делает ничего из того, о чем впоследствии не помнит. Все делает кто-то другой, переодеваясь Евой. И это, по ее мнению, свидетельствовало о начавшейся на нее охоте. Но это был такой, знаете, типичный бред шизофреника, находящегося в острой фазе. На этот раз она действительно была больна. Она жаловалась на галлюцинации, слуховые и зрительные. Она слышала шаги в своей квартире по ночам. Она видела свое отражение в зеркале, хотя в этот момент лежала в постели. Я предложила ей вернуться в больницу, но она закричала, что я не понимаю. Твердила, что совершенно здорова, и ей действительно угрожает опасность, а я должна помочь выследить преступника.

– Почему вы? – удивился Лавров.