– Ну, Иван Карлович… ну, до-ро-го-о-ой!

– Маля! Что вы со мной делаете, Маля. Нет, я этого не вынесу! В моем театре никто – никто – не слушает моих указаний! – наигранно жаловался он. – Маля, ну, послушай же ты старика: посмотри на себя, такими темпами в новом сезоне ты подойдешь на роль разве что гоголевской панночки!

– А у мертвой гоголевской панночки будет номер с тридцатью двумя фуэте, Иван Карлович? Будет? – Матильда засмеялась и продолжила расставлять стулья. Она была бледна и вид имела действительно неким образом схожий с небезызвестной гоголевской героиней.

– Сгинь, нечистая сила, – беззлобно пробормотал директор, оставляя Матильду одну в пустом репетицинном зале.

Матильда составила стулья вокруг себя, вытянулась и приготовилась крутить фуэте.

– Один… два, три… четыре и-и-и, пять, шесть… семь, восемь, черт!

Голова немилосердно кружилась, она снова и снова теряла равновесие и, покачнувшись, задевала ногою стулья. Стулья падали и отлетали в разные стороны зала. Матильда останавливалась и нагибалась за стульями, снова расставляя их по кругу дрожащими руками.

Затем она сбилась на десятом фуэте, стулья снова упали, Матильда снова подняла, их поставила вокруг себя. На этот раз она смогла дойти до четырнадцатого, и простояла вокруг разбросанных стульев несколько минут, силясь восстановить дыхание.

Так она наказывала себя – изнуряя себя тренировками, отдаваясь им с надрывом, не желая останавливаться даже тогда, когда это было нужно. Матильде казалось, что от этого ей становится легче. Ей думалось, что, может быть, так она сможет снова почувствовать себя цельной. Но на практике она не чувствовала ничего. Ни голода, ни усталости, ни боли от ушибов. Она похудела. В ней появилась мучительная скованность, натянутость, внутренний болезненный надлом.

На шестнадцатом фуэте она упала вместе со стулом, больно расшибив локти и порвав трико.

– Черт. Черт, черт, черт! Шестнадцать! – воскликнула она растроенно и обиженно на саму себя, обращаясь к пустому залу.

– А сколько всего их должно быть? – раздался где-то сбоку, со стороны входа в зал, незнакомый женский голос.

Матильда почувствовала, что она не в силах встать. Так и будет лежать, погребенная под стульями, пока не наступит завтра, и артистки не войдут в зал и не обнаружат там ее, к вящей радости Леньяни.

И все же отвечать лежа в такой идиотской позе было невежливо.

– Тридцать два… – вздохнула Матильда поднимаясь. И так и застыла, неловко опираясь на стул – лицо стоящей перед нею женщины она знала наизусть, каждую черту этого лица, хотя никогда не видела ее прежде, лишь на фотографиях, а они, конечно, могут запечатлеть человека, но не в силах передать истинное его лицо.

Перед нею стояла Алиса Генесская.

Она была мощнее и выше, чем казалась Матильде по фотографиям. Глаза у нее были скорее печальными, чем презрительными, рот – более решительным, чем капризным.

На фото, сделанном в Керобе в тот памятный день ее согласия, вид у нее был такой недоверчивый и недовольный, что Матильде думалось, что это ее стандартное выражение лица. Все таки фото ничего о человеке не передают!

Раньше, когда Матильда еще жила с родителями, а призрачный силуэт Алисы Генесской маячил на горизонте скорее как несерьезная, капризная тень, Николай запросто показывал Мале их переписку, ее фотографии и дневники, которые она ему высылала. Тогда это все было шуткой, нестрашной и несерьезной, в каком-то невообразимом туманном будущем, которое должно было никогда не наступить.

Теперь бывшая принцеса Алиса стояла перед Матильдой. В выразительных печальных глазах ее читалась такая неприязнь, будто Матильда – о, она могла себе представить, чего только о ней не понарассказывали будущей государыне Александре – представляла собою что-то грязное, жалкое, не достойное даже взгляда, но вместе с тем и опасное.

Матильда поклонилась.

– Много слышала о вас, – произнесла Александра Федоровна с нескрываемым презрением.

В дверном проеме показалась голова Ивана Карловича, увидев Александру, он поспешно сделал шаг назад, одновременно сгибаясь в полупоклоне, и прикрыл дверь. Матильда не сомневалась, что там он так и остался – глядя в щелочку, пытаясь расслышать весьма интересный диалог, который должен был сейчас состояться.

Аликс продолжала стоять и молча в упор смотреть на Матильду.

– Ваше Высочество, мне нужно умыть ноги, вы не возражаете? – спокойно произнесла Матильда.

Аликс кивнула, все еще продолжая разглядывать Матильду. От такого пристального внимания становилось не по себе, так же тошно, как от вожделеющих взглядов мужчин, с тою только разничей, что в тяжелом взгляде Александры было гораздо больше ненависти и обиды.

– Чем же таким вы смогли привлечь Наследника?

Матильда сделала вид, что пропустила последнее провокационное замечание мимо ушей. Она склонилась, чтобы налить в эмалированый таз холодной воды из кувшина, присела на стул и, не глядя на Александру, разулась и принялась разматывать пуанты.

– Наследник вам что-нибудь… дарил?

– Ники…

– Не смейте называть его Ники! Вы, вы… – взорвалась, наконец Алиса, – Вы – не более чем временное увлечение. Меня же выбрал и поставил с ним рядом по жизни Бог! И я не отступлю!

Глаза Матильды округлились:

– Бог?

Матильда вдруг вспомнила свою поездку во Францию, тогда в сопровождении крестного она изучала пещеру, где было явление Богородицы. Она вспомнила, как посмотрела на небо перед собою, и как не захотела загадывать желание перед чудотворной Мадонной – не захотела просить о любви Николая.

Алиса Генесская шагнула вперед, руки ее подрагивали: «Оставьте его в покое, вы, вы…» – она отвела вгзляд от лица Матильды, скользнув по фигуре и остановившись на груди, намереваясь, видимо, снова вернуться к порочности продажных и дешевых артисток, но тут взгляд ее упал на окровавленные пуанты в руках Матильды.

Она запнулась. В глазах ее мелькнул ужас, следом за ним – милосердие.

– Вот так, – печально сказала Матильда.

Ногти на ногах Матильды были обломаны, пальцы усеяны болезненными шишками и мозолями. Кожа на пятках имела жутковатый оттенок и пошла трещинками. Вены припухли. Аликс растерянно молчала. Матильда поднялась, продолжая стоять в тазике – комичность ее положения образовывала яркий контраст с серьезной и чуть торжественной интонацией речи:

– Вам незачем меня ненавидеть, Ваше Высочество, и нечего бояться – это не та кровь.

– Что? – в растерянности произнесла Алиса.

Матильда сделала шаг из тазика, по ее ступням стекала вода, оставляя на паркете смешанные с кровью следы.

– Я оставлю Его Высочество в полном покое. Уже оставила.