– Знаете, полковник, – серьезно, почти строго ответил Жан, – дуэли не повторяются три раза подряд. – Тем более что условия теперь неравные, после полученного вами ранения.

– Об этом не беспокойтесь! Я стреляю одинаково хорошо, как левой, так и правой рукой. Я только предлагаю вам изменить условия дуэли.

– Говорите!

– Мы встанем в восьмистах ярдах[62] один от другого. Сигналом, как и раньше, послужит револьверный выстрел. Стрелять будет человек, занявший место в сторонке, на равном расстоянии от дуэлянтов.

– Вы, однако, прекрасно держитесь!

– Лучше, чем мой покойный палец. Мне просто любопытно, и даже очень любопытно узнать, сумеете ли вы продемонстрировать на длинной дистанции такую же скорость, какой я восхищаюсь…

В тот момент, когда Жан собирался открыть рот, чтобы принять предложение, вмешался Жак и сказал полковнику нечто, воспринятое Бобом с большим облегчением:

– Если вам это все равно, на место брата встану я.

– Для меня это не имеет значения, если вы тоже «отборный» стрелок.

– Почти. Только характер мой похуже, и я не люблю кокетничать… Я бью куда попало!.. Будете моим противником?

– Well!.. Продолжим! – ответил полковник, и серые глаза его засверкали.

– Боб! – продолжал Жак. – Надо спешить, потому что время уходит, нам стоит поторопиться освободиться.

Измерение дистанции, размещение секундантов, разделение зрителей на две группы – все эти приготовления заняли около двадцати минут. Надо отметить, что любопытство зрителей, устраивавшихся буквально рядом с дуэлянтами, дошло до безумия.

На этой дистанции в восемьсот ярдов дуэлянты очень хорошо различали друг друга, только поддержка зрителей несколько ослабела и характер поединка заметно смягчился.

Внезапно раздался сигнал, несколько ошарашивший всех. Жак вскинул оружие к щеке с резвостью, нисколько не уступавшей скорости старшего брата; он потратил очень немного ценного времени и выстрелил. В тот момент, когда из дула его ружья вырвался султан белого дыма, легкие хлопья появились и у плеча полковника.

Противники выстрелили одновременно.

Пролетела секунда, и каждый, кто находился в группе, окружавшей Жака, явственно услышал усиливающийся свист, потом – удар, а за ним – страшный крик. Все посмотрели на Жака, но метис, спокойный и гордый, стоял как ни в чем не бывало. А в четырех метрах от него старатель, неосторожный секундант дуэлянтов, внезапно поднял руку к плечу, из которого струей хлестала кровь, и рухнул на землю, корчась в конвульсиях. Стало ясно, что уже началась агония.

Поток проклятий обрушился на полковника, чья поспешность оказалась столь фатальной для одного из самых ярых своих сторонников.

– Что же это такое! Мы делаем ставки на этого мошенника, а он нас убивает!.. Rascal!.. Бездельник!.. Трус!.. Лжец!.. Подожди же!

Сразу же после выстрела Буа-Брюле сбежались отчаянно жестикулирующие секунданты. Послышались неясные приглушенные возгласы, потом все собравшиеся поспешили узнать, что там случилось с Жаком, а в это время несколько взбешенных старателей бросились в противоположном направлении, намереваясь расправиться с полковником.

– Ну?.. Что с ним?.. Как он, этот проклятый полковник?..

– Мертв!.. Упал замертво!.. Пуля вошла в самое сердце… – раздавались голоса запыхавшихся зрителей.

– Убит! Тем лучше!.. Мы потеряли свои доллары, но… да здравствуют метисы!

И толпа, как настоящая народная ассамблея, каковой она, в сущности, и являлась, принялась бить в ладоши, орать «ура!», рукоплескать Бобу, рукоплескать Жану, рукоплескать даже Франсуа, который еще ничем себя не проявил, но от него ничего и не требовали, и младший брат выглядел вполне довольным.

Казалось, всё закончилось весьма почетно и очень счастливо для юношей; их спокойствие, храбрость, хладнокровие и достоинство покорили это сборище темных личностей, подкупленных презренным негодяем; хотя не прошло и часа с той поры, как они орали во всю глотку, требуя смерти метисов.

Но вдруг раздался одинокий протест – одинокий, но высказанный с несравнимым бешенством.

– Ок!.. Ок!.. Арра!.. Что же это такое, джентльмен?.. Как это! Вы позволяете себе удрать? Арра!.. Ирландским королям будет стыдно за меня, если я позволю вам это сделать… Бегорра!.. Не выйдет! Клянусь святым Дунстаном[63]…

Всеобщий взрыв смеха встретил выступившего, позаимствовавшего у алкоголя часть своего пыла.

– Смеетесь! Но я вправе требовать состязания не на жизнь, а на смерть с этим юным мазуриком… А хорошо смеется тот, кто смеется последним.

– После всего происшедшего, почему бы и нет? – переговаривались джентльмены, как всегда жаждущие зрелищ и пари.

– Вы согласны, не так ли? – прорычал ирландец, осушивши дно своей фляжки, чтобы не растерять смелости.

– Да!.. Да!.. Но поторопись, Падди, потому что нас настигает жажда, и мы хотим утолить ее в Хелл-Гэпе.

– Наконец-то я смогу тебя скальпировать, краснокожий подонок!

Едва он выкрикнул эти слова, как выхватил нож с ловкостью, какой у него никто не подозревал, и набросился на Франсуа. Тот стоял, скрестив руки, смотрел на ирландца с высоты своего роста и презрительно улыбался.

Атака была столь внезапной и непредвиденной, что все посчитали Франсуа погибшим. Все, кроме братьев. Те посчитали инцидент столь ничтожным, что даже не нахмурились. У них была абсолютная уверенность в силе, ловкости и находчивости своего младшенького.

В то мгновение, когда острие ножа должно было коснуться его тела, Франсуа развернулся на левой пятке, упал на руку, а правой пяткой нанес такой удар ирландцу прямо в область желудка, что тот полетел вверх тормашками.

– Арра!.. Мой bouchal!..[64]

Он поднялся, отплевываясь, изрыгая во весь голос самые замысловатые и самые звучные кельтские проклятия.

А Франсуа, продолжая улыбаться, подождал, пока ирландец встанет и подойдет, и резкой подсечкой снова опрокинул его в траву.

Толпа, заинтересовавшись неизвестным ей борцовским приемом, громко зааплодировала.

Франсуа, применив подсечку, показал себя настоящим потомком матроса. Не давая ирландцу передохнуть, он принялся неутомимо обрабатывать бока своему бесчестному противнику и с таким задором колотил его со всех сторон, что бедный Патрик, несмотря на свой опасный тесак, оказался выведенным из борьбы.

– Ах, ты хотел меня скальпировать! – сказал наконец юный метис, по-прежнему улыбаясь, но несколько побледнев. – Подожди немножко, я закончу свой урок.