У него начались проблемы со слухом, и он все время просил Гори повторить, что она сказала. Тем взрывом ему повредило барабанные перепонки. Он жаловался на головокружение и на постоянный шум в ушах, не слышал коротковолнового приемника, когда Гори слышала все, что там говорилось.

Он боялся, что теперь больше не услышит зуммера на входной двери или приближающейся сирены полицейской машины. Он признавался, что чувствует себя одиноким, даже когда семья собирается вместе. Одиноким и каким-то потерянным.

Прошла почти неделя. Наверное, полиция так и не вычислила его, так и не напала на его след. Наверное, отвлеклись на приближающийся праздник. Так говорил Удаян. И это он убедил Гори и свою мать отправиться в тот день за покупками праздничных подарков.

Тело им не отдали. Даже не сказали, где оно было сожжено. Свекор ходил в полицию, пытался что-то узнать, добиться каких-то объяснений, но в полиции все отрицали — вроде как и не было такого инцидента. То есть взяли человека на глазах у всех, а потом скрыли все следы.

В течение десяти дней после смерти мужа Гори должна была следовать определенным правилам. Она не стирала одежды, не носила обуви, не расчесывала волосы, не открывала дверей и ставень своей комнаты — чтобы невидимые частички мертвого мужа не проникли в комнату. Она спала на подушке Удаяна, которая поначалу еще сохраняла его запах, а потом постепенно пропахла ею, запахом ее немытых волос и кожи.

Никто к ней не заходил, никто не нарушал ее уединения. Она старалась лежать и не шевелиться, но иногда ей казалось, будто она падает вместе с кроватью куда-то в пропасть. Она даже не находила в себе сил расплакаться. Иногда только по утрам, когда она просыпалась, тихие слезы текли по ее щекам.

Наступили дни празднования Пуджо. Наступили и летели один за другим — Шаштхи, Саптами, Аштами, Навами. Дни торжественного поклонения богине, которому предавался весь город. Кроме их погруженного в траур дома. Гори смыла киноварь из пробора в волосах, сняла навсегда обруч, который носила на поясе. Отсутствие этих украшений означало: она вдова. Ей было двадцать три года.

На одиннадцатый день в дом пришел монах — совершить последние траурные обряды и приготовить церемониальную пищу. На стену повесили фотографию Удаяна — в застекленной рамке, украшенной туберозами. Гори не могла смотреть на эту фотографию. На церемонии она сидела. Сидела с голыми запястьями.

«Если со мной что-нибудь случится, не давай им тратить деньги на поминки», — как-то сказал ей Удаян. Но поминки устроили, в дом пришло много народу. Все, кто знали его, — родственники, соратники по партии. Все пришли отдать ему последнюю дань, посидеть за поминальным столом, отведать его любимых блюд.

По окончании траура свекор со свекровью начали снова есть рыбу и мясо. А Гори нет. Она больше не носила цветных сари — только траурные белые, — из-за чего стала похожа на вдов их клана. На женщин втрое старше ее.

Пришел десятый день праздников Пуджо — Дашами. Последний день, когда Дурга возвращалась к своему супругу Шиве. Вечером того дня статую божества из святилища в их квартале погрузили в реку. В этом году церемония проходила без фанфар — из уважения к памяти Удаяна.

Но Гори знала: в северной Калькутте, там, где она жила раньше, праздничные шествия будут продолжаться всю ночь. Люди выстраивались вдоль тротуаров, чтобы проводить глазами статую, а шум фанфар раздавался такой, что никто не смог бы уснуть. «Она вернется! Она будет с нами снова!» — такие слова распевали толпы, провожая свою богиню к реке и уже заранее предвкушая ее возвращение.

Однажды утром, по прошествии первого месяца, она не смогла выйти утром помочь свекрови по хозяйству, как обычно. Просто не могла встать с постели от головокружения и чувства разбитости.

Она лежала так пять минут, десять… Потом вошла свекровь и сказала, что уже поздно валяться, открыла ставни и заглянула Гори в лицо. В руках она держала чашку чая, но не предложила ее Гори сразу. Сначала просто стояла и смотрела на невестку. Гори медленно села на постели и взяла чай из рук у свекрови.

— Я сейчас приду.

— Сегодня можешь не торопиться, — произнесла свекровь.

— Почему?

— От тебя все равно толку не будет. — Она сокрушенно покачала головой. — Умная вроде девочка. По крайней мере, так он нам говорил, когда женился на тебе. А не понимаешь таких простых вещей.

— Чего я не понимаю?

Свекровь уже направлялась к двери, но на пороге обернулась и бросила:

— Теперь будь осторожней. В ванной, на лестнице.

— Теперь?..

— Да. Ты скоро будешь матерью.

С самого начала их супружеской жизни одну неделю каждого месяца он не прикасался к ней, попросил ее вести записи таких дней и говорить ему, когда безопасно.

Он обещал обязательно завести детей, но только когда революция завершится успешно. В последние же недели перед его гибелью, когда он прятался в доме на нелегальном положении, они сбились со счету в отслеживании таких дней.

Гори обладала врожденным чувством времени. И она очень легко запоминала другие абстрактные понятия — цифры и буквы алфавита, и английского, и бенгальского. Эти понятия существовали у нее в мозгу звеньями какой-то определенной цепочки. Месяцы располагались в круговом порядке, словно на космической орбите.

Каждое понятие в ее мозгу имело какую-то свою физическую, трехмерную топографию. Поэтому она с самого детства могла считать, писать малознакомые слова, извлекать что-то из памяти или представлять что-то в будущем, только сопрягая их с определенным местонахождением в ее голове.

Основным понятием у нее считалось время — и прошедшее, и будущее, по нему она ориентировалась. Ограниченное пространство ее собственной жизни как бы пропускалось через эти безграничные спектры несущихся лет. Справа располагалось недавнее прошедшее — год, когда она познакомилась с Удаяном, а дальше за ним — все предшествовавшие годы, когда она жила без Удаяна. За теми годами был год ее рождения — 1948, — а за ним все годы и столетия, его предварявшие.

Слева у нее находилось будущее — место, где ее смерть неизвестно когда, но обязательно явится конечной точкой. Через девять месяцев у нее должен был родиться ребенок. Но его жизнь уже началась, его сердце уже билось, создав отдельную ответвлявшуюся линию, устремленную далеко вперед. Жизнь Удаяна, которого больше не было рядом с ней, прервалась в октябре 1971 года, а в ее мыслях представлялась в виде условной могилы.

Вот настоящее время, лишенное какой-либо перспективы, не обозначалось у нее в мозгу никак. Невнятным смутным пятном оно маячило где-то за ее плечом. Какой-то пробел в ее системе обзора. Зато будущее вполне виделось, оно разворачивалось и наращивалось в поступательном движении.

Ей хотелось не замечать его, хотелось, чтобы дни и месяцы впереди остановились. Но ее остальная жизнь — жизнь в настоящем и в прошлом времени — продолжалась, приумножая временные спектры у нее в мозгу. Это происходило против ее воли.