class="p1">несёт в себе мой угловатый стих.

Ты – фея добрая, а может, ведьма злая,

ты – изначалье делу и словам.

Доподлинно и истинно я знаю:

всегда, везде, во всём «Ш'ерше ля Фам».

Надоело щетиниться копьями

Надоело щетиниться копьями,

бить в набат и пожары тушить.

Мне прильнуть бы к чему-нибудь

тёплому

вроде женской души.

В рамках моего воображенья

В рамках моего воображенья

твой портрет среди всеядных дел -

северного неба отраженье,

где не ощущается предел

времени и чувствам и пространству.

Вскинув кверху горизонта бровь

здесь взамен скупого постоянства

неизменно буйствует любовь.

(Незнакомке)

Ты похожа была на мадонну

с картин Рафаэля:

этот взгляд, отрешённый от вечной

земной суеты,

и улыбка в душе, от которой

глаза подобрели,

и печаль на лице – отраженьем

твоей красоты.

Я стою и любуюсь, как много

прекрасного в мире.

Как его оценить? Да и надо ль

его оценять.

Говорят, существует, всего

измеренья четыре,

красоту ж не измерить.

Её надо сердцем понять.

Я так хочу свои стихи прочесть

Я так хочу свои стихи прочесть

той неизвестной женщине планеты,

которой незапятнанная честь

влечёт меня на новые сонеты.

Нерастраченную нежность

Нерастраченную нежность,

недопетые слова

брошу под ноги небрежно.

Пусть все топчут. Трын-трава.

Ветка осеннего золота

Ветка осеннего золота

не в дорогом хрустале,

а в вазе с краем расколотым

стоит у меня на столе.

В оправе она не нуждается.

Как дорогой бриллиант -

памятью нашей огранится.

Памяти той – я гарант.

Даже отколотым краешком

стану всегда дорожить.

Если ты будешь не рядышком,

значит, во мне будешь жить.

Я тебя тыщу лет не видал

Я тебя тыщу лет не видал,

все бессонные прошлые ночи.

Не от дел я обычных устал.

Оттого, что хотелось мне очень

по бульвару каштанам вослед

прогуляться под вечер с тобою

и желтеющих листьев букет

подарить как кольцо золотое,

а ещё я хотел не во сне -

наяву целовать твои губы.

Пусть тебе не покажется глупым:

листья жёлтые – это к весне.

Не суди меня ты слишком строго

Не суди меня ты слишком строго.

Я мечусь, наверно, оттого,

что стою у самого порога

запертого сердца твоего.

Я стучусь, слова к двери роняя,

для разбега вдаль я отхожу.

В чём-то виноват, но в чём – не знаю,

оттого стихами исхожу.

Я не люблю, когда меня не любят

Я не люблю, когда меня не любят.

Я не люблю, когда меня не ждут.

До полусмерти пусть меня отлупят,

но только равнодушьем не убьют.

Я вернулся к тебе незапятнанным

Я вернулся к тебе незапятнанным,

но уставшем слегка от стихов.

Пусть судьбы приговор непонятен нам,

всё, что выпадет, взять я готов

и не стану себе оговаривать

ни особых условий, ни прав.

Чтобы тёплым держать жизни

варево,

чувства все надо сжечь на дрова.

Я устал, но об этом не знает никто

Я устал, но об этом не знает никто,

оттого, что мне всё достаётся легко:

И работа моя так как надо идёт,

и любимая женщина рядом живет.

Безмятежность все чувства сотрёт в

порошок,

будешь ползать потом,

собирая по крохам.

Если в жизни у нас всё всегда хорошо -

это… плохо.

В тебе сегодня женщина проснулась

В тебе сегодня женщина проснулась -

ласкаешься безудержно ко мне.

Как будто плазмой к сердцу прикоснулась,

сожжешь, будь оно даже из камней.

Если потом о любви сожалеешь

Если потом о любви сожалеешь,

значит, любовь не была таковой.

Не смотри на меня

Не смотри на меня

столь пронзительным взглядом,

Я тебе не откликнусь

стеклянной душой,

давшей вечный приют

столь же вечным наядам,

средь которых брожу я

живой, но чужой.

Ты разбей ненавистное

мне Зазеркалье,

вызволь душу мою из стеклянных оков.

Чтобы грани её от любви засверкали,

чтоб земля ощутила всю силу подков.

Орган молчал

Орган молчал.

Лишь скрипки ликовали,

никто им не мешал

плести музыки вязь.

И сквозь завесу звуков

пламенный Вивальди

в сегодня смотрит, плача и смеясь.

В тон мадригалам,

флейте и фаготу

дышал Италии далёкой аромат,

и согревал меня в морозную погоду

под звуки скрипок чей-то южный

взгляд.

Я наставил месяцу рога

Я наставил месяцу рога,

у него похитив из гарема

ту звезду, что небу дорога

как короне царской диадема.

Я похитил, песней заманя,

и звезда снежинкой обернулась,

опустилась около меня,

мне голубоглазо улыбнулась.

От улыбки кровь стучит виском,

я прилив подъёмных сил почуял,

словно шар воздушный высоко

между небом и землёй лечу я.

Я лечу не облаком в штанах -

силой моего воображенья,

всё передо мной в иных тонах,

единеньем песни и движенья.

Я лечу над суетою дел,

постигая новые вершины.

А звезда, с чьей помощью взлетел,

на земле осталась средь снежинок.

А звезда – снежинка там внизу

затерялась в общей снежной стае.

Перед кем ответственность несу,

ежели весной она растает.

Я лечу, а месяц – однорог

надо мной хохочет зло и дико:

Песнь твоя, Орфей, пошла не впрок,

ежели исчезла Эвридика.

Судьба – это штука, которой

Судьба – это штука, которой

всё также неймётся.

Над неудачником словно девчонка смеётся,

преуспевающих ценит она лишь для виду,

а на меня ни за что затаила обиду.

Хочет, чтоб был я всегда и во всём

ей послушен,

был у неё под пятою податливым мужем,

хочет себе хоть немного,

но бабьего счастья,

и не желает простить моего несогласья.

Я не хочу даже на ночь остаться с судьбою,

ибо давно обручён и навечно с тобою.

Я всё тебе сказал

Я всё тебе сказал и повториться

похожими стихами не рискну.

Слова как птица.

Пойманная птица теряет, к сожаленью, новизну.