когда девочка сама захочет начать разговор, Нина, как бы ни относилась к подопечной, не хотела ей навредить. Может быть, пресловутый материнский инстинкт всё же существует, для некоторых женщин выражение «чужих детей не бывает» вовсе не пустой звук.

Герману Ярина заикалась, что впервые увидела Дмитрия на фотографии, висящей в кабинете загородного дома, тогда этой информации было достаточно. Не трясти же перепуганное, тощее создание? Да и что она могла понимать во взаимоотношениях взрослых, даже если что-то видела, слышала, знала. После навалился сонм других проблем, и вопрос повис в воздухе, как бы странно это ни было.

— Я не знала, кто мой отец, никто не говорил, а я много раз спрашивала, особенно последний год. У нас, — Ярина имела в виду Приэльбрусье, — дети, рождённые без отца, отличаются от детей, рождённых в семье. Я всегда знала, что другая. Менее достойная. Знала, что ни одна семья не будет рада, если я войду в их дом невесткой. Это не волновало меня, разве можно волноваться о замужестве в одиннадцать-двенадцать лет?.. Но чувствовать себя не такой, как все, тяжело. Последний год я часто просила маму сказать, кто мой отец, чтобы мы могли всем показать его, а после уехать навсегда. Мама только грустно улыбалась, ничего не отвечала. Она работала медсестрой в поликлинике, всегда брала дополнительные смены, чтобы зарплата выходила больше, делала на дому уколы, капельницы, никогда не сидела на больничных. Переносила на ногах. В тот раз… тоже перенесла. В больницу её отправили с работы, оказалось воспаление лёгких, а через неделю бабушке сказали, что она… умрёт. Меня пустили к ней один раз, попрощаться, велели не бояться… На следующий день её похоронили.

— Иди сюда. — Герман обнял тонкие плечики, прижал к себе. Что он мог сделать? Чем помочь? Такой груз ни с кем не разделить, даже если орать на весь мир о своей боли. Он доподлинно об этом знал.

— Я думала, мой отец артист, может, знаменитый, — выдохнула Ярина. — Поэтому не приезжает.

— Артист? — отмерла Нина.

— Иногда я слышала разговоры мамы с бабушкой, та называла его «гастролёр», поэтому…

Герману хотелось рвать и метать, разнести всё к чертям собачьим, взорвать планету. Гастролёр, мать твою. Гастролёр! Гастролировал он, выступал, спустя пять лет после смерти никто не может понять, что же произошло девятнадцать лет назад. Каких чертей собачьих его родная дочь родилась в богом забытом городке, росла под немые упрёки окружающих, словно была виновата в кобелизме собственного родителя? Почему молчала мать Ярины? Ведь нашла перед смертью, сумела найти слова, раз Глубокий безропотно сделал тест, а впоследствии завещал львиную долю недвижимости и счетов дочери.

— Артист, — в сердцах гаркнул Герман.

— Он был плохим человеком? — вдруг выдохнула Ярина.

Как прикажете ответить на этот вопрос? Каким человеком был Дмитрий Глубокий. Хорошим? Плохим? Особью средней паршивости, не лучше, не хуже любого другого.

— Хорошим, — всё-таки ответил Герман.

Детям необходимо гордиться родителями, Герман это понимал. Для него, взрослого мужика, потребность гордиться названным отцом оставалась непоколебимой. Получив спустя годы оплеуху в виде завещания и понимание, что Дмитрий вовсе не идеал, им всё равно хотелось гордиться и оправдывать его.

— Я опаздываю, — раздался голос Нины.

— Тебя отвезти? — спохватился Герман, испытывая одновременно волнение за приёмную мать и облегчение от того, что она уходит. Совесть в её лице смотрела в душу, заставляла переворачиваться внутренности.

— Я за рулём, — ответила Нина, махнула рукой Ярине, бросила лишь один, но невыносимо выразительный взгляд, от которого та сжалась, обхватив ладошками худые плечи. Направилась в прихожую, не обернувшись, Герман пошёл за ней.

— Прекращай немедленно! — отчеканила она в дверях вместо прощания, прекрасно понимая — сын не прекратит.

Знала Германа с рождения, была в курсе детских страхов, подростковых волнений, юношеских переживаний, читала, как открытую книгу. Увидеть немой ответ не составило труда.

Через минуту он вернулся к натянутой, как струна, Ярине, задень — лопнет со звенящим звуком бьющегося стекла. Бзынь!

Подошёл близко, втянул воздух, наслаждаясь тонким ароматом любимой женщины — оглушительное, ни с чем несравнимое чувство. А что «женщине» девятнадцать лет, а одета она в нелепый халатик — ерунда, пустое. Герману смертельно хотелось закрыть глаза, впитать в себя тепло стройного тела рядом, им овладело щемящее до скулящей боли чувство влюблённости настолько оглушительной силы, что на миг заложило уши. Ярина доверчиво уткнулась лбом в его грудь. Герман должен был повторить справедливые слова Нины: «За любовь не должно быть стыдно», но единственное, чего он желал всем сердцем — послать в далёкие леса тех, перед кем им следует устыдиться. А телом — спустить с девичьих плеч кусок никчёмной тряпки, пройтись губами по губам, спуститься по шее, лизнуть яремную ямку, а потом слизать сладость чёртовых ключиц. Сдержался.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, поглаживая ее по спине. Какая же она… Невозможно, нереально сладкая, так бы и сжал, затискал. — Нужна помощь? — Герман имел в виду ситуацию с Елисеем: несказанно тяжело думать о твари и не громить всё, что попадётся на пути. В проявлении агрессии не было смысла, только лишний раз напугает Ярину, ей и без того вчера досталось.

— Думаю, нет, — после молчания ответила Ярина. — Сейчас не нужна. Я обязательно схожу к психологу, — заверила она.

Герман постарался поверить. Его девочка прошла огромный путь со своих четырнадцати лет, должна справиться и с этой ситуацией.

Он подсадил Ярину на стол одним движением, раздвинул её ноги, чтобы было проще устроиться рядом. Обнял, давая понять, что поступит так, как решит она. Велит — останется здесь. Прогонит — уйдёт.

— Ты думаешь, я специально, да? — пискнула Ярина.

— Специально что? — невольно улыбнулся Герман, отлично понимая вопрос.

— Соблазняла тебя, — еле слышно пробурчала Ярина, отвернувшись к окну.

— Ты соблазняла, — напомнил он с улыбкой.

— Не очень-то у меня получалось, — посмеиваясь, ответила она.

— У тебя здорово получалось, — возразил он. — Я вёлся, как сопливый девственник.

— Не похоже…

— Тебе не нужно было видеть, что ухищрения достигают цели. Нам нельзя было переходить черту, мне нельзя, — он сделал сознательный акцент на «мне», снимая мнимую вину с Ярины. Однажды она пожалеет о том, что случилось. Он согласен нести груз ответственность за всё, что происходит здесь и сейчас, накануне, произойдёт впоследствии.

— Почему? — Ярина нахмурилась, попыталась отодвинуться, не удалось, Герман держал крепко.

— Потому что, Нина права. — Он сделал почти театральную паузу. — Права. Люди считают, что ради любви можно пойти на любую крайность, но это не так. За любовь действительно не должно быть стыдно.

— Мне не стыдно! Пусть что угодно говорят, мне не станет стыдно.