волос — свежий, цветочно-ягодный, — до головокружения. Господи, как же он был влюблён в эту девочку, до безумия влюблён. Велели бы жизнь отдать за неё — ни секунды бы не думал, отдал. Не хотелось думать о будущем, вспоминать прошлое. Анализировать не хотелось!

— Чем занимаешься? — Герман вернулся к происходящему здесь и сейчас.

— Думаю, что приготовить на завтрак, — мурлыкнула в ответ Ярина.

— Можно заказать или куда-нибудь сходить, — предложил Герман.

— Разве женщина не должна готовить для своего мужчины? — Ярина улыбнулась, сверкнула синим взглядом, то ли спросила всерьёз, то ли шутила, Герман не понял.

— Моя — нет, — просто ответил Герман.

— Только быть любимой? — процитировала малявка кого-то.

— Статусами из социальных сетей заговорила? — Какая же она ещё маленькая, детский сад, честное слово. — Так что с завтраком? — перевёл он тему, заглядывая в практически пустое нутро необъятного холодильника. — На выбор смузи и… смузи. В ресторан?

— Ладно, — сдалась Ярина. — И надо заехать в магазин за продуктами.

— Как скажешь, — усмехнулся Герман.

А что? Было в этом что-то щемящее, уютное, до боли знакомое, потерянное Германом за годы. Вспомнилось, как когда-то они с Ниной в выходной день ездили в гипермаркет на маршрутке, на обратном пути обязательно заходили в Макдональдс или пиццерию — невиданная роскошь для привычно голодного семилетнего мальчишки. До десяти лет такие походы были традицией. После появился штат прислуги, нескончаемые помощники по хозяйству, Герман, казалось, даже выдохнул с облегчением, занятий ему хватало — не до хозяйственных нужд, — а сейчас вдруг понял, что скучал.

Позже отправились в приют для животных. Герман по-прежнему, как верный паж, отвозил и забирал Ярину, ждал после лекций и занятий. Он даже умудрился немного отпустить бразды правления, вспомнил, что у него есть заместители, которые должны за что-то получать зарплату, и его личное, едва ли не круглосуточное присутствие на рабочем месте необязательно.​

Ярина была в хорошем настроении, лепетала глупости, смеялась, смешила Германа, заставляла улыбаться во все тридцать два зуба. За грудиной рождалось что-то тёплое, обволакивающее, щекочущее. Невозможно сладкое, невыносимо острое. Больше, чем влюблённость. Любовь?

— Всё-таки, почему именно ветеринар? — Герман коротко глянул на Ярину, заметив, как на микросекунду хорошенькое личико нахмурилось.

— В детстве я хотела быть врачом, — ответила Ярина. — Всегда говорила об этом маме, она смеялась, говорила, что врачом у меня не получится стать, у нас нет столько денег, а если я буду работать медсестрой, то когда мама станет старой, у меня не хватит зарплаты кормить её и бабушку… — Она ненадолго замолчала, провалилась в воспоминания.

Герману со злости захотелось ударить руль. Ничего ужасного Ярина не рассказала, простые рассуждения обыкновенного родителя — сможет ли он дать ребёнку образование, — но понимание, что именно эта девочка, с её невозможно синими глазами, была с самого детства лишена возможности мечтать, злило до зубного скрежета. Хотелось найти способ воскресить Глубокого, посмотреть ему прямо в глаза и проорать один-единственный вопрос: Какого хрена, млять!? Какого хрена?!

— А потом мама придумала, что мне нужно выучиться на ветеринара. Это почти как врач, только дешевле, а зарплата потом больше, — беззаботно засмеялась синеглазая.

— То есть, ты пошла ради зарплаты? — Герман усилием воли улыбнулся.

Теперь-то какая разница: какого хрена. Глубокого из могилы не поднимешь, к ответу не призовёшь. Стоило ли прямо сейчас задаваться вопросами, на которые не получишь ответы.​

— Нет! — фыркнула Ярина. — Я животных люблю. И они меня…

​Последнее девочка буркнула едва разборчиво, Герман услышал. Слова «и они меня» больно кольнули в подреберье. Возможно ли восполнить дефицит любви недополученной в детстве? Он не знал наверняка, зато безумно хотел дать девушке с синими-синими глазами любовь, на которую способен. Всю любовь мира отдать, окутать, согреть, убедить, что больше никогда в жизни она не будет одинока. Расшибиться в лепёшку, но выполнить обещание.

— Понятно. — Герман кивнул, стараясь выглядеть как можно беззаботней.

И правда, выходной день, а они добровольно едут убирать дерьмо в собачьих вольерах. Разве может быть что-то прекрасней? Никакие романтические выходные в Венеции с её каналами и поющими гондольерами не сравнятся с эдаким счастьем.

Так и ехали: Ярина щебетала без умолку, Герман улыбался ей, своим мыслям, в которых плавал, как в розовом киселе, и готов был обнять весь мир, в первую очередь своё синеглазое чудо. Остановиться в середине автомобильного потока и затискать, заобнимать, залюбить девочку, сидящую рядом с ним.

Из сладких до одури мыслей Германа, где Ярина уже сбегала с ним под венец и родила ему парочку симпатичных, никогда не капризничающих детей, вывел звонкий рингтон телефона сияющей пассажирки. Ярина взяла телефон, быстро перевернула экраном вниз, однако Герман заметил фотографию Елисея, всё с той же розовой башкой и похотливым, бесящим взглядом.

— Возьми трубку, — раздражённо кивнул Герман, видя волнение Ярины.

Единственное, чего на самом деле хотел Герман, вспоминая о царевиче свет Игнатьевиче — закопать его на метр в землю, предварительно проломив голову с торчащими розовыми перьями. Но парень был другом Ярины, а она цеплялась за любого, кто добр к ней, как утопающий за спасательный круг.

Те самые, знакомые Герману грабли, на которые он наступил, когда потянулся к Дмитрию, придумав себе сказку о справедливом отце. Те же, на которых прыгал прямо сейчас, отлично понимая, что Ярина любит не его, а когда-то проявленную им заботу о тощей сироте, что попала к ним с Ниной в дом.

— Но…

— Если хочешь поговорить с ним — возьми трубку. Если нет — сбрось, — пояснил Герман.

— Да, — ответила Ярина одновременно Герману и на звонок.

— Ярина? — раздалось с другого конца Земного шара. — Послушай, не бросай трубку.

— Я не могу говорить, — буркнула Ярина. — Позже.

— Пожалуйста, прости меня, прости, — неслось с той стороны беспроводной связи. — Я не специально.

— Ты специально, — на удивление резко ответила Ярина. — Я перезвоню.

Её голосок сорвался, глаза наполнились слезами, наконец-то злостью, обидой, самыми правильными чувствами, которые и следует испытывать в отношении подобного «друга». Ярина быстро оборвала связь, выключила звук, откинулась на сиденье, нервно жуя собственные губы.

— Я плохой человек, — вдруг выдала синеглазая, цвет радужки у неё отчаянно потемнел, стал похож на смурое небо в лобовом стекле авто. — Я не должна злиться, он ведь не виноват!

— Ярина, — остановил Герман лавину самобичевания. — Ты должна злиться, если на самом деле испытываешь злость, должна грустить, если тебе грустно. Никогда, никому, в первую очередь себе, не позволяй обесценивать свои чувства. Это твои чувства, и ты имеешь на них право, понятно?

— А если я буду злиться на тебя?

— Значит, злись, — вот и всё, что ответил Герман.

— Даже если ты ни в