Беллс ничего не отвечает.

– Где та штучка, которая вибрирует? – Я нервно смеюсь, взяв ее за руку. – Друзья? – спрашиваю я, не слишком уверенная, что убедительно извинилась.

Под ложечкой у меня сохраняется неприятное ощущение. Я вспоминаю все случаи, когда люди спрашивали меня на вечеринках и шоу, есть ли у меня братья или сестры, и я отвечала, что я единственный ребенок, чтобы избежать дальнейших расспросов – где она живет и чем занимается? Вечером, готовясь ко сну, я тихонько молилась богу и просила прощения за то, что отрицала ее существование. И успокаивалась, что не полечу прямо в ад.

Я смотрю на Беллс. Она пьет свою коку так быстро, что из ее соломки раздается громкое хлюпанье. Я не хочу оглядываться по сторонам – не смотрят ли на нас. Но финальное хлюпанье звучит как оглушительный взрыв. Я невольно оглядываюсь на соседей, но на нас никто не обращает внимания. Все поглощены только своей едой и напитками. Я заказываю ей новую порцию коки.

– Беллс, Сэм сказал насчет того, что кто-то стыдится тебя…

– Да ладно, Кэти, – обрывает она меня, глядя на стену с постером в рамке.

– Нет, не ладно. Я никогда не стыдилась тебя, честное слово. Единственная персона, кого я стыжусь, я сама.

– Почему?

– Иногда мне трудно… – Не зная, как закончить фразу, я начинаю снова. – Честно говоря, я с ужасом ждала твоего приезда. – Я опускаю глаза, потому что боюсь, что ей больно. – Ты напоминаешь мне обо всем, чего у меня нет.

– Не поняла, – сказала она.

– Я не чувствую себя частью нашей семьи, я аутсайдер, посторонняя. Вот взять твой фотоальбом. Там фотки всех, мамы, папы… и ни одной моей. Это моя вина. Это я сама держалась в стороне. Я не виню тебя, но ты, мама, папа – вы так близки. Когда ты была маленькая, меня сплавляли к тете Агнес, или я жила у бабушки из Норфолка, или за мной присматривала жуткая нянька. Ты нуждалась в их помощи, у мамы с папой не было выбора, я понимаю, но мне было тяжело. – Мои мысли путаются. – Ты понимаешь, что я пытаюсь сказать?

– Кажется. Кэти тоже трудно.

– Да, но совершенно не так, как было тебе. Я чувствовала себя такой виноватой за такие мысли, мне было стыдно.

– Правильно. Ты ревновала?

– Да, – отвечаю я, удивляясь ее чуткости. – Я правда ревновала, потому что все внимание наших родителей было обращено на тебя. Но я преодолела это. Ведь я знаю, ты тут ни при чем.

– Ты винишь маму? – спрашивает Беллс.

– Пожалуй, да. Мама всегда несла основную тяжесть. С папой было как-то по-другому, мы всегда были ближе. Давай заключим мир?

– Да, мир.

– Мы сделаем новый старт?

– Друзья. – Она протягивает мне руку с короткими, маленькими пальцами и обкусанными ногтями.

– Да, друзья, – отвечаю я, пожав ее крошечную руку.

Почти шесть часов. Я прикрепляю бирки с ценой черной бархатной ленточкой. Ив уехала, ее забрал Гектор, который оказался не таким, как я ожидала: низеньким и масляным, как сардина.

Ив купила сегодня для бутика маленький светильник с мерцающими хрустальными каплями-подвесками. Еще она где-то нашла шелковые подушки цвета слоновой кости, обрамленные черным бисером, – украсить шезлонг в углу торгового зала. Прямо «Мулен Руж». Мы с ней прекрасно сработались, потому что у нее настоящий талант к дизайну и она любит придумывать все новые изыски для бутика. Наши вкусы совпадают, и это удача.

– Где Марк? – снова вспоминает Беллс.

– Не знаю, – отвечаю я. Беллс начинает ходить взад-вперед по залу, сжав кулаки.

– Мне скучно, – жалуется она.

– Мы скоро пойдем домой, обещаю. Нарисуй мне что-нибудь. – Я протягиваю ей блокнот.

– Марк женатый? – спрашивает она.

– Не думаю. А что?

– У него есть подруга?

– Понятия не имею.

– У него есть собака или кошка?

– Сомневаюсь. Почему ты не спросила его сама?

Интересно, переживает ли Беллс из-за того, что не встречается с мужчинами? Приходила ли ей когда-нибудь в голову такая мысль? Я думаю об этом и чувствую себя виноватой за то, что завидовала ей. Ведь она обделена многим из того, что для меня обычная вещь. Что она думает про Сэма и меня? Вероятно, не завидует, ведь мы часто ругаемся. Она постоянно повторяет, что он ей не нравится.

– Марк приятный человек.

Очевидно, она не может его забыть.

– Нарисуй мне его портрет, – предлагаю я и с радостью вижу, что она тут же выхватывает карандаш из горшочка, стоящего на моем столе.

Я продолжаю вдевать ленточки в бирки.

– Мы еще увидим Марка? – спрашивает Беллс, сидя на деревянной стремянке и сосредоточенно рисуя.

– Возможно.

Марк нацарапал перед уходом свой номер телефона. Листок бумаги лежит в моей сумочке. Он сказал, что будет поблизости и что он сейчас свободен, потому что каникулы. Я могу позвонить ему. Мы можем куда-нибудь пойти. Сэму и знать необязательно. В конце концов, ведь Марк друг моей сестры.

Я много думала о Марке и нашем совместном вечере. За последние дни это был для меня лучик света.

– У моего приятеля есть брат, – сказал он мне после всех моих слез, когда я рассказала ему, как глупо себя чувствую, утаив от Сэма, что у меня есть Беллс. – Я никогда не видел его брата, пока не пришел на свадьбу их сестры. Я был там бесплатным фотографом, – добавил он, скромно кашлянув. – Мы сидели на кухне с тем самым братом, его звали Бен, он сидел напротив меня в костюме и при галстуке и казался мне вполне нормальным, пока не попросил у своего отца яйцо по-шотландски. – Марк улыбнулся и нахмурил лоб. – Мне показалось это чуточку странным – чтобы тридцатилетний парень просил у отца какое-то блюдо. Но мне все стало ясно очень скоро, когда он повернулся ко мне и сказал, что их пса, шотландского сеттера, надо убить.

Я громко смеюсь, вспомнив этот рассказ.

– Что ты смеешься? – Беллс с блокнотом в руках подходит ко мне.

– Да Марк рассказал мне забавный случай.

– Марк приятный мужчина, правда? – Она выставляет перед собой руки, словно они танцуют и она обнимает своего партнера.

– Да, он очень приятный. Но ты закончи портрет. – К моему удивлению, она послушно садится и рисует дальше.

– Я был удивлен тем, что мой друг никогда не рассказывал мне о нем, – продолжал Марк. – В самом деле, меня это озадачило. Ведь мы были знакомы шесть лет.

Я улыбнулась, оценив слово «озадачило».

Затем последовал ужасный вопрос, о котором все мы потом жалеем.