оказался губительным для здоровья полководца, а резкие перемены погоды привели к тому, что начиная с весны у него болели глаза. Но Ганнибал не мог себе позволить ни крепкий сон, ни длительное лечение, поскольку для этого не было ни времени, ни условий. Обстоятельства складывались так, что надо было безостановочно идти вперед. Ядовитые испарения, поднимавшиеся от болот, ночная сырость и нечеловеческое напряжение привели к тому, что Ганнибал лишился правого глаза. Но и это не сломило волю полководца, и он продолжал вести войска по затопленной равнине. Тяжело ступая, слон медленно шел вперед, неся на своей спине человека, поклявшегося разрушить Рим.

Армия шла вперед. Первыми двигались проводники, за ними воины авангарда. Солдаты проваливались в глубокие ямы с илистым дном, вязли в заросших тиной болотных окнах, с трудом выбирались из речных воронок. Каждый шаг давался с огромным трудом. Часто окрестности затягивал туман, и воинам приходилось двигаться вслепую, нащупывая дорогу копьем и перекликаясь с товарищами. Особенно страдали галлы, непривычные к таким сложным переходам. Выручали кельтов сотни трупов вьючных животных, лежавших в воде и отмечавших путь движения карфагенского обоза. Воины стаскивали туши и поклажу в одно место, залезали на эти импровизированные островки и отдыхали на них до тех пор, пока не были в состоянии идти дальше. А многие так и умирали среди павших мулов и лошадей, не имея сил продолжать путь. Галлов затягивали водовороты, засасывало в болото, не раз и не два они думали о том, как бы покинуть армию Ганнибала. Но позади колонны ехал Магон со своими нумидийскими всадниками, и любая попытка побега была обречена на неудачу.

На четвертый день кошмар закончился, и карфагеняне вышли на сухое место. Потери были очень большие, но Ганнибал торжествовал, поскольку оказался в тылу у римских армий. Сохранив боеспособность лучших подразделений, он считал недорогой платой за успешный маневр потерю нескольких сотен вьючных животных и отряда галлов. Теперь у полководца были развязаны руки, поскольку его войска вышли на оперативный простор. Но Ганнибал не бросился очертя голову вперед, а разбил лагерь недалеко от болот, в окрестностях города Фезулы, где дал войскам несколько дней отдыха. И пока его солдаты медленно приходили в себя от пережитого ужаса, полководец занялся сбором информации о противнике и будущем театре военных действий.

* * *

Отрезок времени между переходом карфагенской армии через долину реки Арно и битвой при Тразименском озере подробно освещен в источниках. Другое дело, как он освещен. Рассказывая об этих событиях, Полибий и Тит Ливий особое внимание уделяют фигуре Гая Фламиния, жестоко критикуя действия консула. Посмотрим, насколько объективна эта критика.

Я уже отмечал, что в античной историографии Фламинию не повезло. Первым, кто пошел по этому пути, был Полибий. Но по-другому здесь и быть не могло, поскольку греческий историк состоял в дружбе с представителями высших аристократических кругов Рима, для которых Гай Фламиний навсегда остался злейшим врагом. Аналогичный подход к делу мы увидим у Полибия и при описании битвы при Каннах, когда консул Гай Теренций Варрон, человек незнатного происхождения, будет изображен злым гением республики, а его коллега Эмилий Павел, представитель старинного патрицианского рода, – поборником старых римских доблестей. Вопреки общепринятой традиции я считаю, что ответственность Эмилия за разгром при Каннах не меньше, чем ответственность Варрона. Если бы Павел действительно хотел, чтобы злополучная битва не состоялась в этот день, то он бы этому помешал. Но, судя по всему, консул не возражал против такого развития событий, поэтому обвинять в катастрофе при Каннах одного Варрона возможным не представляется. То же самое можно сказать и про Гая Фламиния, чей образ был сознательно искажен римскими историками в угоду политической конъюнктуре.

Итак, Ганнибал разослал из лагеря лазутчиков по Этрурии и через несколько дней уже анализировал доставленную ими информацию: «Им получены были сведения, что расстилающаяся впереди страна обещает большую поживу, что, с другой стороны, Фламиний заискивает в толпе и в совершенстве умеет увлекать ее за собою, но не искусен в ведении серьезных военных предприятий, к тому же слишком уверен в своих силах. Ганнибал соображал, что если он обойдет неприятельский стан и проникнет в далее лежащие местности, то Фламиний, с одной стороны, из опасения насмешек толпы не в силах будет глядеть спокойно на опустошение страны, с другой – будет чувствовать себя посрамленным, появится тотчас, будет следовать за неприятелем всюду и не станет дожидаться прибытия товарища, облеченного равною с ним властью, будет употреблять все старание, чтобы самому добыть победу. Поэтому Ганнибал рассчитывал, что противник доставит ему не раз удобный случай для нападения. Все эти предположения были здравы и основательны» (Polyb. III, 80). Замысел Полибия очень прост. Главный акцент историк делает на то, что Фламиний был искусным демагогом и бестолковым военачальником, не имеющим представления о ведении крупных армейских операций. Но мы знаем, что это было не так. Историк пишет о том, что консул боялся каких-то насмешек, однако Гай Фламиний не боялся ничего и никого, ни богов, ни людей. Это тоже было известно. Вывод напрашивается простой: рассказывая о деятельности Фламиния, Полибий сознательно лукавит и вводит читателя в заблуждение.

Теперь те же самые события, но уже в изображении Тита Ливия: «Консул Фламиний со времен его предыдущего консульства преисполнен был дерзостью: и сенат, и законы, и сами боги были ему нипочем. От природы он был человеком безрассудным, и судьба питала его опрометчивость успехами на войне и в гражданской деятельности. Было ясно: он станет действовать неистово и стремительно, не спрашивая совета ни у богов, ни у людей. Чтобы еще сильней подчинить этого консула власти его пороков, Пуниец начал дразнить его и выводить из себя: оставив неприятеля слева, он направился к Фезулам, идя серединой Этрурии, чтобы пограбить и чтобы консулу издали было видно, как враг опустошает страну, какие пожары устраивает, как избивает людей. Фламиний, который, даже видя, что враг ведет себя тихо, не усидел бы на месте, теперь, когда у него почти на глазах грабили и разоряли союзников, счел для себя позором, что Пуниец разгуливает посреди Италии и, не встречая сопротивления, пойдет прямо на Рим» (XXII, 3). Слова другие, а смысл одинаковый. С той лишь разницей, что Ливий ничего не пишет о заискивании консула перед «толпой» и его страхе перед «насмешками».

Предоставим слово Плутарху: «Когда Ганнибал вторгся в Италию, одержал первую победу при реке Треббии и двинулся через Этрурию, опустошая страну и приводя Рим в ужас и смятение, и одновременно распространились слухи о многих знамениях (не только о привычных римлянам громах и молниях, но и