Она насторожилась, до нее доходили слухи о сбитых летчиках, иногда добиравшихся до города. Тихонько обойдя комнату, она увидела его. В тусклом вечернем свете она отчетливо разглядела его бледное как бумага лицо. Его веки были закрыты и тонкие темные ресницы подрагивали, он часто дышал, а на лбу блестели капли пота. Когда ее глаза привыкли к темноте, она заметила еще что-то. На боку зияла глубокая рана, липкая от крови. Он заткнул ее, обмотав грубой повязкой вокруг талии, но и она покрылась засохшей, запекшейся кровью.

Она опустилась на колени, чтобы не напугать его, потом подползла к нему и взяла за руку. Пощупала пульс. Тонкий, нитевидный. Перед тем как резко открыться, глаза летчика затрепетали, будто он бросался в бой. Он выглядел испуганным, словно попавший в капкан раненый зверь.

Ханна обратилась к нему:

– Все хорошо. Вы в безопасности, – сказала она сначала по-английски, затем по-голландски, и, наконец по-немецки. Мужчина быстро облизнул губы языком. По мере того, как он приходил в себя, на его лице проступила боль, а рука невольно тянулась к ране на боку.

Ханна тихо говорила ему:

– Не двигайтесь. Я принесу что-нибудь поесть и попить. Лежите спокойно. Я сейчас вернусь.

Его глаза смотрели дико и безумно, но, казалось, он понял ее слова, и, опускаясь на место в углу, кивнул.

Ханна поспешила в дом. Решив не тревожить мать, она бросилась к аптечке и вытащила все необходимое. Иглы, нитки, бинты, немного спирта, антисептика и ваты – все, чтобы перевязать рану. На кухне она налила стакан воды и немного сладкого чая из еще теплого чайника, зная, что чай поможет отойти от шока. Затем поспешила обратно в мастерскую.

Опустившись на колени рядом с молодым человеком, она принялась обрабатывать рану. Летчик снова впал в беспамятство. Она отрезала ткань, обмотанную вокруг его талии. Чуть ниже грудной клетки зияла большая, но неглубокая рана, и, хотя он потерял много крови, похоже, жизненно важные органы не были задеты, только разрезана плоть. Промыв рану, она принялась орудовать иголкой и ниткой, благодаря себя за дополнительные занятия по оказанию первой помощи, которые посещала в начале войны. Он тихо застонал, пока она ухаживала за ним, и то терял сознание, то снова приходил в себя.

Зашив рану, она быстро перевязала ее. Он снова бессознательно застонал, когда она нанесла жгучий антисептик, а затем накрыла марлей и перевязала бинтами. Помыв руки в отцовской раковине, она присела рядом с ним и медленно поднесла стакан воды к его губам. Даже в полубессознательном состоянии он жадно пил желанную жидкость. Казалось, это оживило его.

Его сухие, потрескавшиеся губы наконец зашевелились:

– Я что, сплю? – спросил он. – Или это самое прекрасное создание, что я видел в жизни?

Улыбнувшись, она покачала головой. Он говорил с очевидным американским акцентом, и его слова ее удивили: несмотря на сильную боль и обезвоживание, он все же нашел силы для заигрывания.

Промокнув водой его лоб, она прошептала ему на ухо по-английски:

– Вот сладкий чай. Я принесу постельное белье. Вам придется остаться здесь, пока я не выясню, что с вами делать, но вы в безопасном месте. Кроме меня никто сюда не придет.

Мужчина кивнул, промычал снова и лег. Вернувшись в дом, Ханна достала из шкафа одеяло и подушку и снова пришла к нему. Перед сном, напоив чаем, она уложила летчика. Завтра утром она вернется, чтобы перевязать раны, подумала она, и если он немного отдохнет, то, наверное, оправится.

Впрочем, его раны меньше всего волновали ее. Она не знала, как ему помочь после. В университете она слышала, что найденных летчиков тайно вывозили. Об этом перешептывались в очередях за хлебом, как и о героях, работающих в Сопротивлении. Но Ханна не знала, с кем связаться.

Уложив мужчину спать, она решила, что утром выяснит, как ему помочь. Погасив свет в мастерской и плотно закрыв дверь, она вышла в сад. Ханна не могла помочь Еве, но, по крайней мере, она могла помочь ему.

Войдя в дом, Ханна ощутила свою нужность, надежду, что сможет что-то сделать. Уже больше двух лет она училась делать велосипеды по книгам отца и его аккуратными рукописным заметкам. Она уже давно собрала трехколесный велосипед, который начал ее отец, и также закончила два взрослых велосипеда, они стояли, накрытые, в мастерской. Работа шла медленно, детали доставались с трудом, но она собирала их, чтобы пожертвовать на дело. Теперь у нее была веская причина встать на путь Сопротивления.

Эльке оторвала глаза от письменного стола и сквозь широкие окна художественной галереи посмотрела на улицы Амстердама. Дождь прекратился, стоявшее под окнами прекрасное дерево усыпали капельки воды, они мерцали, отражаясь на солнце, когда оно показывалось из-за темных туч. Весна наконец пришла и она радовалось этому. Зима тянулась бесконечно. Ей нравилось работать в галерее, она работала больше года, с тех пор, как переводы иссякли. И хотя времени на собственные картины оставалось меньше, по крайней мере, это приносило какие-то деньги.

К двери подошел мужчина. Это был постоянный посетитель галереи, коллекционер произведений искусства Гельмут Янссен. Его высокие, точеные черты лица и пружинистую походку нельзя не узнать. Он небрежно засунул одну руку в карман брюк своего дорогого костюма, волосы были приглажены, ветер не тронул ни волоска. «Он похож на белокурого Адониса» – подумалось Эльке.

Широкая улыбка озарила его лицо, когда он направился к ее столу. С тех пор, как она начала работать в галерее, он каждый раз пытался пригласить ее на обед.

– Мефрау Дирксен, – поприветствовал он ее. – Рад, что нашел вас здесь.

Эльке откинулась на спинку стула и посмотрела на него. Он был высокий, выше ста восьмидесяти сантиметров.

– А где же мне еще быть? – ответила она с нескрываемым сарказмом в голосе. – Я здесь работаю, – она скрестила руки на груди. – Чем могу быть полезна, минейр Янссен?

Сунув другую руку в карман, он быстро обошел пространство галереи и осмотрел картины на стенах.

– Ну что ж, давайте посмотрим, мефрау Дирксен. Давайте посмотрим, чем вы можете мне сегодня помочь.

Он уверенно направился к довольно большой картине, и склонив, голову набок, принялся ее изучать.

Она нехотя вышла из-за стола. Взяв блокнот и ручку, она подошла к нему: в эту игру они играли дважды в неделю. Она начала описывать историю создания портрета, имя художника, что его вдохновило. Все это время он смотрел на картину без особого интереса.

– Звучит неплохо, – кивнул он. – Почему бы вам не записать ее на мой счет?

– А куда вы ее повесите? – шутливо спросила она. – Вы уже приобрели столько картин. Наверняка, у вас и места-то не осталось!

– А вам откуда знать? – в его глазах заплясали искорки. – Вот если бы вы пришли ко мне на ужин – увидели бы, сколько у меня свободного места.

Отрицательно качая головой, она стала записывать данные картины.