Этот самый Робин стоял, привалившись к стене дома, и внимательно созерцал нас, потирая щетинистый подбородок. А потом куда-то делся. Мы не заметили даже, куда. Мы вообще в тот день ничего не замечали, всё сидели вместе и привыкали к мысли, что живы. Так я узнал еще одну великую радость, после первой радости быть живым: это — видеть живыми своих близких. Радости, которыми я обладал всегда, но раньше я был так слеп и глуп, что их не замечал.

Вот история моего брата, как он рассказал ее мне. Надеюсь, что изложу ее правильно, так, как чувствовал он, а не как было бы со мной на его месте. И Мария — после того, как прошло первое изумление от встречи с Реем, я понял, что куда большая неожиданность — увидеть здесь ее, баронессу Башни. Застать за полосканием разбойничьего белья на ручье! Она тут еще и котлы мыла, оттирая копоть песочком, и ощипывала к обеду птиц, которых подстрелил на охоте Рей сотоварищи… Да, исполняла всю возможную женскую работу в разбойничьем стане — и делала это, кажется, не против воли! Но о Марии я расскажу в свой черед.

А что до Рейнарда, после нашего расставания он поступил мудро, как и следовало — побежал в деревню и взял там себе коня. Это была лошадь старосты, не рыцарский скакун, конечно, но неплохая в общем-то, быстрая кобылка. Он позаботился и о том, о чем я бы напрочь позабыл — у того же старосты взял короткий лук. Другого оружия в деревне не найти не удалось, не говоря уж о доспехе. Рею пришлось удоволиться кожаной курточкой с криво нашитыми кольцами на груди и спине — эта штука принадлежала, кажется, старостину сыну. Так вот собравшись и прихватив с собою воды и солонины — немного на три дня пути — он той же ночью, спеша исполнить обещание, помчался в одиночку через Опасный Лес. Наверное, Рею было очень тяжело и страшно, и он решил мчать, не останавливаясь на отдых, пока не начнет валиться с седла. Если очень торопиться, до сэра Руперта можно и за пару суток добраться!

Так он и ехал, то рысью, то шагом, целые сутки. Лошадь утомилась до предела — Рей всего один раз позволил ей остановиться и попастись. Сам он ел, не слезая с седла. Кобылка эта, с горделивым именем Красотка Люси, не была предназначена для верховой езды и толщиной не отличалась, так что брат себе все изрядно отбил за тряскую скачку. Иногда он разговаривал с лошадью, чтобы себя отвлечь, то принимался петь дорожные песенки, то читал молитвы. Хорошо хоть, он лес любит — дорога была ему не настолько в тягость, как могла быть, пролегай она через поля.

Беда приключилась с ним на следующие сутки, когда Рейнард уже одолел больше половины пути. На вторую бессонную ночь он вовсе растерял внимание от усталости и с трудом сосредотачивался на дороге. Хорошо представляю, как он ехал в темноте, клонясь к передней луке и почти засыпая — а потом пробуждался, как от толчка, встряхивая головой и моргая на сумрачные деревья… Тогда-то его и подстерегли разбойники. Немного им было чести, скажу откровенно, устроить засаду на такого усталого всадника. Нормальный-то, бодрый и внимательный Рей почуял бы их еще за милю; а так опомнился, уже когда его окружили ребятушки с луками со всех четырех сторон. Представляю, как он с противной сосущей болью в сердце затравленно оглядывал их белеющие лица, еще веря, что все можно исправить.

Он понимал, что сейчас не время для боя. Во-первых, Рей был почти что не вооружен, с луком, висящим у седла, и доспеха никакого — а стрелы врагов уже смотрели на него. Во-вторых, он не мог рисковать. Важнее всего было доехать живым до Руперта и привести помощь. Тут-то Рейнард и совершил свою главную ошибку — он не смог остановиться на одном выборе и попробовал сразу все.

Первым делом он попробовал с ними договориться. Может, это и принесло бы успех; ему уже отчасти удалось воззвать к христианскому милосердию в ночных татях, а именно — они поняли, что взять с него в самом деле нечего. Кроме разве что коня. Конечно, конишка не ахти, но все же не так обидно подниматься на промысел среди ночи ради хоть плохонькой, а добычи! Продолжи Рей уговоры и дальше, может, все обошлось бы; но рыцарское сердце его наконец не выдержало роли просителя, а кроме того, он испугался. И решил рвануться напролом. Будь под ним мой Ор, это опять-таки могло бы удаться: он хороший боевой конь, покалечил бы человек трех копытами и вынес бы хозяина из-под стрел. А бедная кобылка Люси даже в галоп с места выслалась неубедительно. Одного разбойника Рей все-таки сбил с ног — тот попытался перехватить лошадь под уздцы, и она проволокла его по дорожной пыли; но проку-то?.. На ногах осталось четверо, и все они на тот момент потеряли остатки жалости к бедному путнику. Короче говоря, после этого Рей проснулся в «келье святого Мартина» солнечным днем, весь в дырках от стрел, и узнал от обходительного лохматого Робина, что провалялся без сознания что-то суток трое.

Сначала он пришел в ярость. То есть из того, во что он пришел, получилась бы ярость, чувствуй он себя хоть немного получше. Но, рассудив здраво, он понял, что с ним поступили не так уж плохо; странно было бы ждать большего от разбойников! Робин обошелся с ним недурно, устроил в собственном домике, приставил старикашку по прозвищу Лысый залечить ему раны, а когда Рей пришел в себя, не насмехался над ним, но с интересом выслушал его сбивчивый рассказ. Даже, как ни удивительно, принес извинения за своих жадных и бестолковых людей. «Вообще-то я стараюсь не трогать вассалов Сердца и Башни, разве что из крайней нужды, — объяснил он, несказанно удивив моего брата. — А вот люди северных баронов от меня добра никогда не увидят». Рей все порывался куда-то ехать; Робин сообщил ему, что к людям сэра Бодуина из феода Сердца всегда относился сносно, и даже готов его отпустить куда угодно под честное слово, что он не выдаст никому места разбойничьего стана.

— Я даже не представляю, кто он такой, — говорил мне брат, изумленно двигая широкими бровями. — Одно про него понятно, Эрик: он — человек чести. Да, да, не смейся! Про честь он много чего понимает!

Я и не смеялся. Я скорее задумчиво грыз губы… Мы сидели в каменной «келье», у старого холодного очага, и угощались — ни много, ни мало — Робиновым красным вином. Я к тому времени уже помылся в ручье и Робиновой же острой бритвой сбрил противную бороденку, пользуясь отличным полированным зеркалом! Представляете разбойничье логово, где есть круглое большое зеркало в рамке из серебряных змей? Наверняка раньше оно принадлежало какой-нибудь купеческой дочке, но после столь хорошего приема ни о чем допытываться не хотелось. Я обрел свой прежний облик, хотя и выглядел хилым и больным; старичок Лысый принес мне по приказу Робина («мастера Робина», конечно же) чашку травяного отвара от кашля. Что я мог подумать о разбойничьем атамане, который лично мне не сделал ничего, кроме хорошего? Вот я ничего и не думал. Только молча слушал Рея и задумчиво кусал губу.

Брат рассказал мне, что когда прошел первый пыл, у него наступило время уныния. Помощи в срок он не привел, все провалил, что было у него прошено — и самое плохое, Рей даже не знал, жив я или нет. А узнавать, понимаете ли, боялся.

Робин послал двух своих людей к замку Башни, разведать, не появлялся ли я там. Разбойники подстерегли смиренный обоз, тащившийся от сэра Руперта в монастырскую деревню, слегка пограбили вилланов и через три дня вернулись с вестями, что никаких сэров Эриков либо гонцов от него в Башне, вроде бы, не появлялось. Однако вилланы — люди глупые, могли и напутать, поэтому Рей, собравшись с силами, забрал у Робина своего конька и потащился в сторону дома — за лучшими вестями. И кого же он встретил по дороге, как не трех собственных егерей со всеми пожитками; и оные (егеря, а не пожитки, конечно) не просто вышли на прогулку, но собрались в леса, пробиваться по-своему без нового сеньора!