и вольнолюбивей.

2

Обозревая поле боя

и понимая что к чему, —

дивлюсь

военному уму;

чту

память русского героя;

горжусь,

что турки пали ниц,

дождавшись роковой расплаты...

Но радуюсь

лишь трелям птиц

и аромату дикой мяты.

3

Живу на Шипке,

с батюшкой дружу,

по вечерам домой к нему хожу,

мне говорит с крылечка попадья:

— Мой муж придет немножко погодя,

у брянцев нынче праздник полковой, —

и служит в храме он об упокой... —

Вот батюшка является, учтив,

беседуем

под сенью желтых слив...

А распрощавшись со святым отцом,

иду в корчму

и балуюсь винцом

с милейшим мэром Шипки допоздна...

И наша ночь привольна и красна...

А поутру тропа блестит росой...

Спит мэр еще...

Красотка Гюргя спит...

А я, с трудом являя бодрый вид,

бреду под виноградною лозой

к отцу Иосифу

пить чай,

читать стихи,

чтоб отпустил вчерашние грехи.

4

Вы видели,

как солнце над Балканами

восходит,

расправляется с туманами

и гонит притаившуюся темь?

Оно взлетает молодо и круто

и мне орла напоминает тем.

И наступает славная минута,

когда оно коснется старых плит,

могильных плит,

где прапорщики — брянцы,

они среди Балкан не иностранцы,

мертвы тела их —

гордый дух парит.

Их матери седые не оплачут,

их матери давно лежат в земле...

Но как могилы эти много значат

для нас, рожденных в Пскове иль в Орле!

Сей отблеск солнца

прямо в душу светит,

когда коснется памятных камней...

И если б Шипки не было на свете,

то просто б жизнь моя была бедней!

5

Туда, где спят солдаты и полковники,

со всех краев страны идут паломники —

министры из Софии в черных «Волгах»,

крестьяне в свитерах простых и колких;

но я запомнил шустрого мальчишку,

он к памятнику подбежал вприпрыжку,

и, резвость сдерживая через силу,

акацию он бросил на могилу.

И улыбался мальчик откровенно,

не чувствуя трагедии военной...

Но посмотрели взрослые сурово

и высказали порицанья слово.

А я в его ребячливости милой

смысл уловил какой-то скрытой силы, —

вот так,

трудам войны не преданы,

быть может, с легкостью,

что странна ныне,

посмотрят на старинные твердыни

грядущего румяные сыны.

Но я ведь сын блокадных горьких дней,

там прах моих ровесников рассеян...

И потому я здесь благоговеен,

что знал войну

и знаю цену ей.

6

Сосульки желтой кукурузы,

свисая с жерди, сохнут;

осел кричит, влача поклажу,

о том, что он упрямый;

сентябрьские так нежны розы,

как дети перед смертью;

и крепки первые орехи,

и плод их пахнет плотью...

Я здесь ронял раздумий зерна,

как бы на ниву — в душу;

грустил, что не меня полюбит,

цветя, красотка Гюргя;

страдал, что не коснусь губами

слив — глаз ее прекрасных;

нет, я не только поклонился

знаменам и могилам;

как дерево цепляет землю

десятками кореньев —

так ныне чувствами своими

сквозь Шипку прорастаю.

Шипка

АНАТОЛИЙ АКВИЛЕВ

* * *

Когда шагреневая кожа

с копейку станет,

ты, пижон, поймешь,

что век тобой не прожит —

он в крематории сожжен, —

в той преисподней с рестораном,

где рубит джаз свои дрова...

А в наши годы на тараны

ходила смелая братва!

Они-то смыслили в эпохе,

на грудь принявшие бои;

они в окопы, как в опоки,

сердца впечатали свои.

И вот других уносят рельсы

растить хлеба, вздымать Сибирь.

Все вместе взятые Уэллсы

парням завидуют теперь...

А вы, в очередной пирухе

опять бокалами звеня,

вы раз хоть вспоминали руки,

что подняли вас из огня?

РОССИЯ ПОД ЛЕНИНСКИМ СТЯГОМ

Качается ветер осенний

на ласковых гребнях Невы.

«Аврора» —

как символ России —

взметнулась среди синевы.

Ей годы ложатся на плечи,

но это — бессмертье ее,

и ахнет не раз еще

Млечный,

пробитый ракетной струей.

Не раз еще вздрогнут тираны,

когда, излучающий свет,

в ночи им приснится

таранный,

спокойный ее силуэт.

Мы дело любое осилим,

припомнив семнадцатый год.

Товарищ «Аврора»,

Россия

под ленинским стягом идет!

Торжественный ветер Коммуны

над ней развевает кумач,

и юный,

совсем еще юный

трубит над «Авророй» трубач:

— «Аврора»!

«Аврора»! «Аврора»!

Россия все время в пути! —

И гимн от Балтийского моря

до лунного моря летит.