Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ладно, чувак, кто для тебя самый крутой игрок всех времен в дальней части поля?
– Ну, Уилли Мейс, Тед Уильяме, Кобб.
– Что? Что?
– Именно так, бэби!
– А как же Бейб? Что с Бейбом сделаешь?
– Ладно, ладно, кто для тебя аутфилдер всех звезд?
– Всех времен, не звезд.
– Ладно, ладно, ты понял, что я имею в виду, бэби, ты меня понял!
– Ну, я бы взял Мейса, Рута и Димаджа!
– Вы оба с дуба рухнули, парни! А как же Хэнк Аарон, бэби? Как же Хэнк?[9]
Как-то раз всех разнорабочих поставили на заявки. Заявки в основном заполнялись по старшинству. Команда разнорабочих подходила и вырывала заявки из книг заказов. А потом им было нечего делать. Никто не жаловался. До стоянки ночью идти далеко и темно.
У меня начались припадки дурноты. Я чувствовал, как они подходят. Ящик передо мною начинал вращаться. Припадки длились с минуту. Я ничего не понимал. Каждое письмо становилось тяжелее и тяжелее. Сортировщики серели и мертвели на вид. Я начинал соскальзывать с табурета. Ноги меня едва держали. Работа убивала.
Я сходил к врачу, пожаловался. Он смерил мне давление.
– Да нет, давление у вас нормальное. Затем приложил стетоскоп и взвесил меня.
– Я ничего плохого не нахожу.
Затем он взял у меня особый анализ крови. Он брал кровь у меня из руки трижды через разные промежутки времени, каждый дольше предыдущего.
– Не угодно ли подождать в соседней комнате?
– Нет-нет. Я выйду прогуляюсь и вернусь.
– Ладно, только возвращайтесь вовремя.
Я вернулся как раз ко второму анализу. Потом еще дольше пришлось ждать третьего, 20 или 25 минут. Я гулял по улице. Ничего особенного не происходило. Зашел в аптеку, почитал журнал. Отложил его, посмотрел на часы и вышел наружу. И тут увидел эту женщину – она сидела на автобусной остановке. Одна из редких. Показывала много ноги. Я не мог отвести глаз. Я перешел через дорогу и остановился ярдах в 20 от нее.
Потом она встала. Я просто должен был пойти за ней. Меня эта большая задница манила. Как под гипнозом. Она зашла на почту, и я вошел следом. Она встала в длинную очередь, и я встал за ней. Купила две открытки. Я купил 12 авиаоткрыток и марок на два доллара.
Когда я вышел, она садилась в автобус. Я бросил прощальный взгляд на эти аппетитные ноги и задницу, забирающиеся на подножку, и автобус увез ее прочь.
Врач ждал.
– Что случилось? Вы опоздали на пять минут!
– Не знаю. Часы, наверное, отстали.
– ЭТО НУЖНО ДЕЛАТЬ ТОЧНО!
– Валяйте. Берите кровь, чего там. Он воткнул в меня иголку…
Через пару дней анализы показали, что со мной все в порядке. Уж не знаю, пять минут сыграли тут свою роль или что. Но припадки стали еще хуже. Я начал уходить после четырех часов работы, не заполняя никаких формуляров.
Приходил около одиннадцати вечера, а там Фэй. Бедная беременная Фэй.
– Что случилось?
– Больше не смог, – отвечал я. – Слишком ранимый…
Парни с участка Дорси не знали моих проблем.
Я входил каждый вечер через задний ход, прятал свитер в подносе и проходил за своей карточкой.
– Братья и сестры! – говорил я.
– Брат, Хэнк!
– Привет, Братец Хэнк!
У нас с ними шла игра, игра в черно-белых, и она им нравилась. Бойер подходил, трогал меня за руку и говорил:
– Мужик, если б у меня такая раскраска была, как у тебя, я б стал миллионером!
– Еще бы, Бойер. Белая кожа – больше ничего и не надо.
Следом к нам подходил маленький кругленький Хэдли.
– Работал на пароходе черный кок. Единственный черный на борту. Пек пудинг из тапиоки два или три раза в неделю, а потом в него дрочил. А белые парни от его пудинга из тапиоки аж торчали, хехехехе! Спрашивали, как он его делает, а он отвечал, что у него свой особый рецепт есть, хехехехехехе!
Мы все смеялись. Уж и не знаю, сколько раз мне пришлось выслушать историю про пудинг из тапиоки…
– Эй, нищеброд белый! Эй, мальчонка!
– Слышь, чувак, если б я назвал тебя «мальчонкой», ты б за шабер схватился. Поэтому не мальчонкай мне больше.
– Слышь, белый, что скажешь, если мы в эту субботу вечером куда-нибудь вместе намылимся? У меня прикольная белая бикса как раз есть, блондиночка.
– А у меня – прикольная черная бикса. И ты знаешь, какого цвета у нее волосы.
– Вы, парни, наших теток столетиями ебете. Теперь мы вас нагоняем. Ты не станешь возражать, если я свой черный шкворень в твою белую биксу засуну?
– Если хочет, пусть хоть весь забирает.
– Вы потырили землю у индейцев.
– Лично я и потырил, ага.
– Ты меня к себе домой не пригласишь. А если пригласишь, то попросишь зайти с черного хода, чтоб никто мою шкуру не видел…
– А я оставлю маленькую лампочку гореть. Скучно, только выхода не было.
У Фэй с беременностью все шло нормально. Для старушки она держалась ничего. Мы сидели дома и ждали. Наконец время пришло.
– Долго не будет, – сказала она. – Мне не хочется приезжать туда слишком рано.
Я вышел и проверил машину. Вернулся.
– Уууу, ох, – сказала она. – Нет, погоди.
Может, она и впрямь могла спасти мир. Я гордился ее спокойствием. Я простил ей немытые тарелки, «Нью-Йоркер», писательские мастерские. Старушенция – просто-напросто еще одно одинокое существо в мире, которому на нее начхать.
– Поехали, наверно, – сказал я.
– Нет, – ответила Фэй, – я не хочу, чтобы ты ждал слишком долго. Я знаю, тебе в последнее время нездоровится.
– Да ну меня к черту. Поехали.
– Нет, прошу тебя, Хэнк. Она сидела просто так.
– Чем тебе помочь? – спросил я.
– Ничем.
Она просидела так 10 минут. Я сходил на кухню за стаканом воды. А когда вышел, она спросила:
– Ты готов ехать?
– Конечно.
– Знаешь, где больница?