Извиваюсь, словно уж, выползая из-под огромного горячего тела увесистого оборотня, молясь про себя, чтоб он не проснулся. Действовать приходится настолько медленно и осторожно, что за минут пять я успеваю лишь сдвинуть с себя его руку и отползти не больше чем на пять сантиметров. Да и то раз двадцать замираю, настороженно прислушиваясь, не сбилось ли дыхание моего бдительного стража. Но Рейнхард сопит по-прежнему ровно и умиротворенно – похоже, умаялся за день бедняга, гоняя нерадивых министров. В том, что его сон естественный, а не навеянный моими новообретенными способностями чувствую сразу. Но укрепить его милое подремывание тоже не мешает. Только сперва нужно выбраться. Кто бы мог подумать, что обычное вставание с кровати для меня превратится чуть ли не в покорение Эвереста... А время-то, между прочим, идет.

Немного полежав, отдохнув и собравшись с силами, возвращаюсь к своему занятию. Бедро поднять тяжелее всего, посему я просто понемногу отодвигаюсь к краю кровати. Но когда до цели уже рукой подать, оборотень тревожно всхрапывает, прицельно ощупывает постель возле себя, находит меня, замершую и едва дышащую, и вновь возвращает на место.

Хочется выть. Нет, не так. Хочется ВЫТЬ! А еще вопить, плакать, и в истерике дрыгать ногами. Но я, естественно, ничего подобного не делаю, лишь, тихо скрипнув зубами, считаю про себя до десяти, призывая спокойствие. Что ж, начнем сначала.

Вторая попытка начинается, как и предыдущая, с аккуратных стараний сдвинуть в сторону руку герра канцлера. Но на сей раз, его конечность еще не настолько расслабилась, на каждое мое движение Рейн реагирует крепким прижатием к груди. И если я продолжу в том же духе, что через минуту не смогу сделать и вдоха. Нужно менять тактику в корне.

Осторожно разворачиваюсь лицом к оборотню, пыхтя, как еж, и робко заглядываю ему в лицо – а вдруг моя возня его разбудила. Но он продолжает крепко спать, лишь слегка хмурится, когда я слишком уж сильно копошусь. Как же сделать его сон глубже?

Я даже не успеваю ничего подумать, как моя рука поднимается и накрывает ладонью прохладный лоб мужчины, а с губ  сами собой начинают срываться слова, складываясь в незамысловатый заговор.

– Матушка-ночка темная, прошу тебя, владычицу, о сне крепком, сне беспробудном, от вечерней зари и до утренней, – беру осторожно ладонь Рейнхарда и рисую на ней пальцем невидимый узор. – Пока этот замок сам собой не разомкнется, до тех пор твой бессон не проснется, – тихо шепчу и прижимаюсь губами к месту, где едва заметным в темноте плетением искрится нарисованный узор. – Бессон растворился, сон заговорился!  – заканчиваю, а затем дую на ладонь.

В воздух будто вздымается облачко сияющей пыльцы, которая оседает золотыми крупинками на лице и волосах герра канцлера, а спустя секунду становится невидимой.

Этими словами, помню, меня в детстве всегда убаюкивала бабушка, когда я просыпалась ночью от очередного кошмара. Но я воспринимала их не более чем обычные сельские верования и предрассудки. Нет, когда была маленькая, конечно же, верила, но выросла, и детские фантазии канули в Лету. А сейчас-то почему вернулось? Как я смогла вспомнить слова заговора? Это им я всех вокруг заставляла спать? Отчего-то в душе просыпается даже гордость – подумать только, я в волшебном мире пользуюсь волшебством. И то каким! Своим, родным, знакомым с младенчества. И оно действует! Но за небывалым подъемом тут же приходит отрезвление – усыпить – это еще не сбежать, и мне нужно поспешить, я и так потеряла слишком много времени.

Вскакиваю с постели, замираю посреди комнаты, поднеся к губам сложенные ковшиком ладони, быстро шепчу в них заветные слова, рисую в воздухе такой же узор и дую. Знакомая искристая пыльца взлетает вверх и просачивается сквозь щели в двери. А сама я уже стремглав несусь в гардеробную. Быстро достаю платье, передник, чепец и уже хочу в них облачиться, но меня, словно окатывает холодной водой. Я же превращаться буду! И как показали предыдущие разы, обратно получаю свой облик до ниточки раздетая. И что же теперь делать? Не могу же я голой по городу ходить!

Мысли в голове крутятся, как заведенные. Нужно просто во что-то спрятать платье и попробовать понести в зубах или закинуть на шею. Мой взгляд падает на вереницу вычурных ридикюлей, висящих на небольшой вешалке. Хватаю первый попавшийся и складываю всю одежду туда. Потом бегу в спальню и кидаю к ним коробочку с украшением. Последний раз осматриваю свою уютную тюремную камеру. Почему-то становится стыдно и неловко, словно я предаю Рейнхарда, как… как та же Кларисса. Но не воткнув нож в спину, я и есть этот самый нож. Тряхнув головой, отгоняю плохие мысли. Если уж на то пошло, я ни разу не говорила, что хочу тут остаться, наоборот, просила отпустить меня домой. Это он поступил нечестно, украв меня и заперев в золотой клетке. Так что поделом.

Бросаю быстрый взгляд на герра канцлера, перед тем как шагнуть к окну и застываю. Мужчина лежит на постели, закинув одну руку за голову, а вторую на подушку, где еще каких-то минут десять назад была я. Но несмотря на расслабленную позу, лицо его напряжено – темные брови хмурятся, и переносицу прочеркивает глубокая складка, а губы сжимаются в тонкую линию, кажется, что он вот-вот скинет с себя оковы моего навеянного сна и схватит меня в шаге от свободы.

Судорожно вздыхаю в попытке унять волнение – тем более нужно торопиться – и шагаю к окну. Подношу руку к металлической, украшенной резьбой ручке и дергаю, но створка не поддается. Стекла в оконной раме мелодично позвякивают в ответ на мои движения, да и только. Проверяю замочки, щелкаю шпингалетами, снова тяну на себя, и недоуменно смотрю на не сдвинувшуюся ни на сантиметр створку. В груди просыпается жуткое, тревожное чувство. Теперь становится понятно, почему впервые за несколько дней Рейнхард позволил себе уснуть со мной рядом. Кидаюсь к выходу, толкаю дверь в гостиную и… ничего! Ничегошеньки вообще! Меня заперли в спальне! Причем, судя по всему, магически заперли.

Вот знала я, что не может быть все так просто. Со злости пинаю ногой неподдающуюся створку и вытираю ладонью вскипевшие на глазах слезы обиды. Что ж в эту ночь все настолько наперекосяк? Если б я верила в знаки, решила бы, что меня что-то усиленно уводит от этого побега.

Поворачиваюсь спиной к двери, прислоняюсь к шершавой деревянной поверхности и задумчиво обвожу взглядом комнату. Что же мне делать?

В голову закрадывается совершенно уж шальная мысль – если у меня получилось усыпить оборотня обычным заговором, который в нашей деревне каждая третья знает, то вдруг и шепоток от закрытых дверей поможет?

У меня этих самых заговоров в голове вагон и маленькая тележка. Местность у нас была такая – шепотками лечили все от насморка и до ветрянки, к фельдшеру, конечно, тоже обращались. Но, как так – на прием и без того, чтоб под дверью не пробубнить заветные слова?

Заговоры делали на урожай и на погоду, на хорошего жениха и чтоб корова доилась, чтоб ласка цыплят не утащила и чтоб грибы и ягоды хорошо находились... Помогали они или нет – как знать – но пошептать на удачу перед каким-нибудь делом считалось традицией. Кто ж знал, что в этом мире знакомые с детства речитативы будут иметь такую силу?