– Мы в этом деле с самого начала наблюдаем, как люди нам лгут, тем самым искажая картину происшествия. Хотя возможно, что вся эта картина чрезвычайно проста. Но каждая новая ложь новых фигурантов или свидетелей лишь усложняет наше восприятие. Это вот мельтешение, которое мы сейчас наблюдали в ходе видеоряда, – хаос, вроде как полный хаос. А реальность проста – девчонка вечером покинула дом и поехала куда-то на метро. Так может случиться, что и реальность с убийством Уфимцева тоже чрезвычайно проста.

– Что вы имеете в виду? Что внучка убила деда? – спросила Катя. – Вы ее подозреваете? Но тогда получается, что это она оставила надпись на полу в целях инсценировки. А если это так, то, выходит, она отлично знала, как живет старик и что его посещают матушки-монашки из монастыря.

– Чем не версия, а? – усмехнулся Страшилин.

– Но у нас пять свидетелей – и монахини, и обе соседки утверждают, что никогда прежде не видели внучку в «Маяке» с дедом, – сказала Катя, – полное противоречие. Пусть даже тут ложь на ложь каждый накладывает со своей стороны по пока не понятным для нас причинам.

– Мотивы человеческого вранья могут быть самые разные, порой даже невинные, даже благие. Вот я сейчас подумал о соседке Балашовой. Она отлично знает, что Уфимцева навещали три монахини, но в разговоре с нами она и словом о том не упомянула. Рассказала лишь о незнакомце. О Горлове. А почему?

– Да, интересно, почему, как вы это объясняете?

– Возможно, потому, что она верующая и дочку маленькую свою в школу при приюте в монастыре водит. Она не хочет впутывать в дело об убийстве соседа монахинь – людей, к которым она расположена всем сердцем. Поэтому и молчит о них. Упоминает о госте-мужчине. Его она не знает и не жалеет, что он окажется впутанным в дело об убийстве.

– Да, вы правы, – согласилась Катя, – но о Елене Уфимцевой Балашова нам ведь тоже ничего не сказала. Совсем ничего.

– Надо запросить банк оперативных данных на эту девицу, пробить ее по нашей базе, – сказал Страшилин. – Видок у нее не ахти какой. Может, она в прошлом к наркотикам отношение имела? Папаша дипломат за бугром, такая роскошная хата – это ж золотая молодежь. А похожа она сейчас на бомжа.

В общем, вот так они мило беседовали в ведомственном буфете. К счастью, там не продавалось никакого алкоголя, даже пива.

Потом Катя ждала в одиночестве, коротая время с планшетом, пока Страшилин снова договаривался и улаживал поисковые запросы.

К шести выборку записей видеокамер метрополитена пригнали по электронной почте в оперативно-технический отдел!

– Станция «Цветной бульвар» – есть, объект зафиксирован, вот она, – оперативник вывел на монитор укрупненное изображение.

Электропоезд, толпа, и в толпе маркером обозначена уже знакомая фигурка. Все тот же капюшон худи на голове Елены Уфимцевой.

– Станция «Новослободская» – тут никаких совпадений компьютер при прогоне через программу не обнаружил, а вот станция «Проспект Мира». Есть, смотрите, вот она опять!

Катя снова увидела на сером фоне видеозаписи – поезд, толпу людей и помеченную маркером фигурку.

– Она садится в поезд в сторону «Бабушкинской», – сказал Страшилин. – Ехать там минут двадцать пять – тридцать. А что на «Бабушкинской»?

– К сожалению, просмотр пленок с «Бабушкинской» недоступен, там произошел масштабный сбой как раз в тот вечер. Мы не имеем нормального изображения.

Страшилин смотрел на экраны.

– От метро «Бабушкинская» отправляются автобусы в поселок «Маяк», – сказал он, – но проверить – доехала ли Елена Уфимцева в тот вечер до «Бабушкинской», мы не можем. Вот так всегда. Все идет, идет хорошо, и в самом важном месте облом.

Катя в глубине души не жалела об обломе. Она только дивилась масштабу проделанной за день грандиозной работы. Да, Андрей Аркадьевич, вы умеете организовывать крупные поисковые мероприятия.

– Ладно, в отношении этой девицы потянем с другого конца, – объявил Страшилин, – запросим нашу базу данных. В любом случае у нас теперь есть доказательства того, что в тот самый вечер она не сидела дома, как утверждает.

Сестра Инна приехала в Каблуково к своей подопечной – лежачей больной, чтобы, как обычно, ухаживать за ней, помогая ее престарелой сестре.

Весь стандартный набор действий со сменой белья, простыней и клеенки она повторяла чисто механически – умело и ловко. Больную снова поворачивали, протирали тело от пролежней. Затем сестра Инна терпеливо и медленно кормила ее, как младенца, с ложки.

Престарелая сестра суетливо помогала и то и дело сетовала: «Матушка, дорогая моя, что бы я без вас делала. Пропала бы совсем. Ведь Клава тяжелая, как камень, – я ее и не подниму и в постели не переверну. А вы все можете. Так хорошо это у вас получается, словно вы в больнице работали. Нет? Не работали?»

– Полгода в хосписе несла послушание, – кротко отвечала сестра Инна.

В душном воздухе тесной квартирки царил запах болезни и тлена, запах карболки, мази от пролежней. На кухне же пахло жареной рыбой и жареной картошкой – престарелая сестра больной готовила нехитрый обед.

– Знаю, знаю, вам ничего скоромного нельзя, только постное. Вот карасики в сметане, – вещала сестра больной, – в сметане-то можно?

– Вы не беспокойтесь, мне ничего не нужно, я сыта, – отвечала сестра Инна. – Сейчас вот помогу вам, уберу все и поеду.

– Нет, нет, я прошу вас, останьтесь со мной… с нами подольше, как и в прошлый раз. – Престарелая сестра больной умоляюще протянула к сестре Инне руки. – Когда вы тут… когда я с ней не одна… ох, господи, вдвоем-то легче. То есть мне так легче, я вам говорила, объясняла. Хоть кто-то со мной и с ней – с Клавой. Ведь не знаешь, какой час – последний. Матушка-сестрица, милая, посидите со мной подольше, прошу вас!

– Ну, хорошо, не волнуйтесь, я побуду с вами.

– Если есть не хотите, то мы чаю попьем. У меня варенье вишневое. И о божественном вы со мной поговорите, о церковном.

– Я побуду с вами и с Клавдией Федоровной, – сестра Инна кивнула в сторону постели больной, – помолюсь за вас обеих. И у меня к вам просьба.

– Все что угодно.

– У вас, я вижу, машинка швейная, – сказала сестра Инна тихо, – а у меня с собой работа. Пока я тут у вас, можно мне пошить?

– Да, конечно, вот, пожалуйста. – Престарелая сестра ринулась в комнату и стала открывать тумбу большой швейной старой машинки. – Это Клава шила, когда могла еще. Такая рукодельница. Мне пять халатов сшила байковых и два сарафана. А раньше-то сколько вещей сама себе шила и соседкам тоже. Все приходили – постельное белье шить отдавали. Потом-то уж все на эти спальные комплекты перешли, а раньше-то нет – шили, как купят полотна, так и шьют.

Сестра Инна принесла из прихожей свою большую хозяйственную сумку и достала из нее шитье – белое, уже скроенное.