Вставная челюсть – это не собственные зубы, Горлов жевал с осторожностью. Он устал на процедурах, а потом еще явился этот следователь со своей помощницей. Горлов ел яблоко и чутко прислушивался к собственному сердцу.

Яблоко – антоновка осенняя…

Сердце в тревоге…

Неожиданно нахлынули воспоминания, аппетит сразу пропал. Аристарх Семенович Горлов вспомнил свою покойную жену Клару Васильевну. Как они жили с ней вдвоем все эти годы. Да, все годы пенсии и нищеты.

Раз в две недели они ездили на Коптевский рынок. Садились на трамвай у дома на Ленинградском проспекте. Горлов брал с собой сумку на колесиках – ту самую, которую любят пенсионеры. Возить сумку за собой на колесах легко, но вот влезать вместе с ней, нагруженной покупками, в трамвай по ступенькам – мука мученическая.

Да, когда-то давно, очень давно он не ездил на трамвае – у него имелась персональная машина и шофер. Но все это кончилось разом, улетучилось, как дым.

И все свои преклонные годы он был вынужден ездить на постылом трамвае или автобусе с постылой тележкой на колесиках.

На Коптевском рынке они с женой обычно брали все самое дешевое. Молоко, яйца, куриные окорочка, картошку, сыр, по вкусу смахивающий на мыло, квашеную капусту.

Проходили быстрым шагом мимо рядов с копченой рыбой, икрой, дорогим мясом. Жена Клара Васильевна любила поесть, но они не могли позволить себе ни деликатесов, ни разносолов. Всегда самая простая пища. На завтрак – что-то молочное, на обед – суп. Жена, пока могла, пока болезнь еще не догрызла ее окончательно, готовила борщ, щи или лапшу на два-три дня. И жарила котлеты.

На ужин они почти всегда ели макароны с сыром или жареную картошку, запивая ее молоком.

Жена порой просила его купить копченой колбаски, и он покупал не больше двухсот граммов, выкраивая деньги из своей маленькой пенсии.

В прежние годы… те, что давным-давно превратились в дым, сгинули, жена любила ходить на концерты и в театры. Он доставал билеты в то время легко на самые популярные мероприятия. На Пугачеву, например… да, она пела тогда и поет сейчас… Они слушали ее три, нет, даже четыре раза. И Иглесиаса, и Демиса Русоса, и Мирей Матье, и многих, многих других, кто приезжал в страну.

Видели Никулина в цирке и спектакли знаменитой Таганки, ходили в Большой театр – тот, прежний, полный великих спектаклей Юрия Григоровича, ходили во Дворец съездов, посещали Театр эстрады… Аркадий Райкин, молодые тогда еще сатирики, сейчас уже ставшие стариками.

Жена Клара Васильевна умела одеваться со вкусом и скромно, она всегда знала меру, и он, Аристарх Семенович, никогда не делал ей нареканий на этот счет.

Они с женой жили дружно. О да, они жили хорошо, как и подобает жить в семье.

Клара Васильевна всегда отдавала себе отчет, кто ее муж.

И когда та, прежняя, жизнь так внезапно оборвалась и они столкнулись с новой реальностью, Клара Васильевна приняла это без жалоб.

Аристарх Семенович почувствовал вдруг, как горло его сжимает спазм. Он с усилием проглотил последний кусочек яблока.

Клара… жена… их жизнь до и после…

Этот следователь-толстяк, похожий на раскормленного борова, и его помощница – длинноногая девица-полицейский – что они понимают? Что они могут понять в его, Аристарха Семеновича, жизни, в той ситуации, в которой он очутился?

Ничего, ничего они не могут понять.

Их вопросы – что ж, он ответит на все вопросы.

Но самое главное, самое сокровенное разве расскажешь?

Как жена тяжко, глухо, страшно кашляла по ночам. Как приходил участковый врач, выписывал какие-то лекарства, которые не помогали ей.

Как в их ведомственной поликлинике, где когда-то, давным-давно, в те годы, которые все в прошлом, его, Горлова, и супругу обслуживал целый сонм докторов, теперь на них смотрели как на чужих, как на досадный довесок – не нужных никому докучных стариков.

Как им с женой все эти долгие годы нищеты не хватало денег.

Как они постоянно считали копейки и еще пытались что-то отложить на сберкнижку.

Отложить на похороны – вот какова была цель. Не на лечение, не на поездку на курорт или за границу. Нет, на похороны! И как все равно ему, когда жена умерла, этих денег не хватило. И пришлось заказывать в похоронном агентстве все самое дешевое. Самый дешевый гроб, грошовые венки. И самое главное – жечь Клару в крематории, а не хоронить нормально. А ведь она так не хотела «жечься», хотела лечь в землю, в могилу своей матери.

Но у него не хватило на такие похороны средств, и он вынужден был выбрать этот чертов крематорий и урну с прахом жены, которую потом никак не мог захоронить в семейную могилу, потому что и на это не хватало денег!

Как, как объяснить все это толстому следователю и его длинноногой помощнице?

Что он после похорон жены две недели не находил себе места в пустой квартире и молил ее о прощении и за крематорий, и за урну с прахом, лишенную покоя?

Как спустя два месяца после похорон его сразил тяжелейший инфаркт, и он остался один – без помощи. Его отвезли в больницу. Обычную, городскую больницу, потому что ведомственная поликлиника отказалась его госпитализировать.

В городской больнице его, правда, выходили, вылечили после инфаркта. И даже дали направление в хороший кардиоцентр.

Но все равно…

Когда Аристарх Семенович думал об этом, как вот сейчас, спазм… нет, слезы комком собирались в его горле.

Как растолковать все это следователю, который задает свои дежурные вопросы, чтобы он понял?

Чувство глубочайшей обиды на жизнь, что вот так сложилась…

Чувство острой несправедливости…

Гнев, что растет в душе…

Нет, слезы, старческие скупые слезы.

Аристарх Семенович ощутил влагу в уголках глаз. Он был один в палате, он мог плакать, когда его никто не видит.

Но тут в двери сначала заскрипел ключ, а потом сосед по палате – а это был он, принесла нелегкая – понял, что дверь открыта, и вошел.

Соседу стукнуло восемьдесят, но он не унывал, как и Горлов, почти каждое утро старался гулять в парке и в поселок «Маяк» до магазина, где обязательно покупал себе «пару пива».

Принес пиво он и сейчас и еще какой-то соленой подозрительного вида рыбы и радушно начал угощать Аристарха Семеновича.

Тот от пива вежливо и категорично отказался. Украдкой вытер ладонью глаза и завел с говорливым соседом по палате обычную стариковскую беседу о мировой политике.

Когда они вернулись в главк, Страшилин сразу же куда-то уехал, высадив Катю у центрального подъезда на Никитском. Катя поднялась к себе на лифте на четвертый этаж, в пресс-центр.