Но Мартин Данелиус ее не слушал.

— Некоторые думают, что любить — значит быть счастливым всегда, каждый день. Но это не так. Любовь — нечто большее, чем просто быть вместе. Это тоже работа. Мне смешно, когда какие-то юнцы дают так называемые рецепты «как удержать любовь». Все это такая же глупость, как диеты, на которых сидят женщины, чтобы «встретить того самого, единственного». Посмотрите на меня. Я никогда не занимался спортом, но всегда много работал и правильно питался. И танцевал. Мы с Анной обожали танцы. И у нас было на них время, ведь мы не читали все эти глупости о том, что надо делать, чтобы найти свое счастье, а просто были счастливы, и все.

Анна подлила вина в бокал и, взяв блюдо, которое ей передали, положила в тарелки себе и соседям куски индейки. Попробовала кусочек. Мясо было превосходное, с привкусом чернослива, но почему-то ей стало трудно глотать.

— Вижу, вы действительно были счастливы.

Мартин Данелиус кивнул. Анна чувствовала, что слова старика о любви пробудили в ней то, о чем она старалась забыть. Похороны, мысли о церкви, воспоминания о детстве, переживания за Эльсу — все это вкупе с событиями прошедших нескольких недель встало в горле комом, который мешал дышать. Она нашла взглядом Мари, та болтала с одним из сыновей Эльсы, симпатичным брюнетом. Анна попыталась привлечь ее внимание, но Мари не замечала ее взгляда, полностью поглощенная трапезой и беседой. Фредерик ковырял вилкой у себя в тарелке, не поднимая глаз и ни с кем не разговаривая.

— У вас есть дети, Анна?

— Да, дочь. Ей двадцать два года. Ее имя Фандита, но она предпочитает, чтобы ее звали Фанни.

Мартин Данелиус улыбнулся:

— Никогда бы не подумал, что у вас такая взрослая дочь. Вы выглядите так молодо. А Фандита — очень красивое имя. Экзотическое. Мы тоже придумали красивые имена для наших детей. Дочку назвали бы Марианной, а сына — Андерсом.

Анна заметила, что лицо ее нового знакомого помрачнело, и догадалась, что детей у него нет. Она ничего о нем не знала, но чувствовала, что он очень честный и искренний человек, который никогда не играет чувствами других. То, что они с женой не могли иметь детей, было для него настоящим горем. Но даже это скорее только укрепило его в мысли, что жизнь надо принимать такой, какая она есть, без подсластителей и приправ.

— У нас нет детей, — подтвердил ее догадку Мартин. — Мы пытались много раз, вероятно, кто-то из нас двоих бесплоден. В те времена еще не было тех методов, которые известны сегодня. Да и нам было стыдно рассказывать врачам о таких интимных вещах. Они задавали вопросы, на которые неловко отвечать, а мы не хотели, чтобы кто-то совал нос в нашу личную жизнь. А теперь мне иногда кажется, что мы были лишены возможности иметь детей не случайно. Наверное, каждому отмерено определенное количество счастья, и нашей с Анной дозы хватало только на нас двоих.

— Как поэтично.

— Поэтично? Да, возможно. Анне бы это понравилось. Если кто из нас двоих и был поэтом, так это она. Я — простой парень. Работал в саду, предпочитая растения книгам. Корни, почва, погода. Может, и в этом есть своя поэзия, но я ничего такого замечал. А вот Анна обожала читать. Она работала библиотекарем. Мне кажется, книги заменили ей детей. Но она не была замкнутой, напротив, очень открытым человеком. Мы много путешествовали. Когда не надо заботиться о детях, можно посмотреть весь мир. Мы поднимались в горы, жили в маленьких отелях, ездили на поездах, общались с местными жителями. И никогда не задерживались подолгу в одном месте.

Подошла официантка, чтобы убрать тарелки и принести кофе и десерт. Анна видела, что Мари смеется. В зале царила приятная атмосфера. Никто не вспоминал о Хансе Карлстене.

Словно прочитав ее мысли, Эльса приподняла бокал. Мартин накрыл руку Анны своей.

— Все началось постепенно, — он словно торопился закончить свой рассказ. — Мы собирались в Бразилию, и я попросил Анну достать разговорники, но она не помнила, куда их положила. Мы нашли их на обычном месте в книжном шкафу и вволю посмеялись. «Стареем», — констатировали мы, и Анна напомнила, что ей в прошлом году исполнилось семьдесят пять. В моих глазах она оставалась красавицей. Густые волосы, пусть и с проседью. Та же стройная фигура, что и прежде. Мы поехали в Бразилию. И все было чудесно, только Анна все время что-нибудь забывала. Однажды даже заблудилась по дороге к отелю, хотя всегда отличалась хорошей памятью. В другой раз захлопнула дверь и осталась в коридоре. Мелочи. Ничего серьезного. Так мы думали.

Мартин сделал паузу, словно подбирая слова.

— Я должен был обратить на это внимание, — продолжал он. — Должен был. Память отказывала ей все чаще и чаще, и мы больше не смеялись по этому поводу. Да и как посмеешься, когда пропадают деньги, или она забывает выключить плиту, или прожигает дырки в одежде утюгом. Или не может найти дорогу домой, возвращаясь из магазина за углом. Болезнь Альцгеймера поражает в этом возрасте многих, но у меня не укладывалось в голове, что это может случиться с моей Анной. Мы часто видим только то, что хотим видеть, не так ли?

Он вопросительно посмотрел на собеседницу. Его выцветшие серые глаза напоминали мутное стекло.

— Наверное, мы просто стараемся не замечать того, что может причинить нам боль, — предположила она.

В ушах у нее звенел голос Фандиты: «Знаешь, каково быть дочерью такой, как ты?» Анна запустила руку в волосы, пытаясь заглушить голос дочери, но не смогла. «Я хочу быть обыкновенной». «Я уеду к папе на баржу».

— Думаю, так оно и есть. Естественно, все мы боимся боли и страданий. Предпочитаем верить в хорошее, а не в плохое. Это в природе человека, — продолжила она, пробуя малиновый шербет, который поставили перед ней.

Мартин Данелиус вздохнул.

— Если бы вы только знали, как я боролся за жену. Заставлял ее все запоминать. Тащил на улицу, когда ей хотелось полежать. Но тело ее больше не слушалось. Она все время чувствовала усталость. Исхудала. Не могла о себе позаботиться. И я вынужден был сдаться. После пяти лет тяжелой борьбы я позволил ей переехать в дом престарелых. Это был самый тяжелый день в моей жизни. По-моему, это учреждение называется как-то по-другому. Оно и правильно. Как такое место может быть «домом»? Мы с Анной до этого ни разу не расставались надолго. Первые месяцы она пыталась вернуться домой. Бродила по коридорам. Однажды зимой, когда медсестра забыла запереть дверь, вышла на улицу и чуть там не замерзла. Потом наступила апатия. Теперь она только сидела на стуле, отказывалась разговаривать и принимать пищу.

Слеза поползла по дряблой щеке старика. Анна накрыла его руку своей, и он ответил ей слабым пожатием.

— Уже три года она лежит в больнице без сознания. У нее случился удар, и теперь ее кормят физраствором из капельницы и несколько раз в день переворачивают, чтобы не появились пролежни. Анна всегда была такой бодрой и самостоятельной, а теперь лежит там на попечении чужих равнодушных людей. Конечно, я часто навещаю ее: сижу рядом, держу за руку, глажу по голове и шепчу, что буду любить ее вечно. Но она меня не слышит. Я всегда верил в Бога и благодарил Его за то, что Он подарил мне мою любимую Анну и нашу прекрасную жизнь, но сейчас, сейчас я не знаю, во что верить… За что Он наказал нас, Анна? Почему разлучил? Тело, лежащее на больничной койке, не имеет ничего общего с моей Анной. Если бы это была она, то ответила бы мне. Но она не отвечает. Не пожимает мне руку, не вздыхает. Только ресницы подрагивают иногда. Ее душа улетела. Исчезла. И ждет мою. Я рассказываю вам все это, Анна, потому что думаю, вы можете мне помочь.