— Добро пожаловать, — сказал он мальчику.

Отец Виллибальд, который побежал ко мне, услышав мои свирепые вызывающие крики, также переступил через ветки.

— Ты можешь вложить меч в ножны, мой господин, — сказал он ласково.

Священник был слишком испуган, чтобы приблизиться вплотную, но все-таки достаточно храбр, чтобы встать передо мной и осторожно отвести в сторону Вздох Змея.

— Ты можешь вложить меч в ножны, — повторил он.

— Мальчик будет жить! — прорычал я ему.

— Да, мой господин, — мягко произнес Виллибальд, — мальчик будет жить.

Гизела наблюдала за мной, и глаза ее ярко блестели, как в тот день, когда она обнимала своего брата, вернувшегося из рабства.

Хильда же наблюдала за Гизелой.

А что касается меня, то у меня все еще недоставало одной отрубленной головы.

* * *

Мы выступили на рассвете — армия, отправляющаяся на войну.

Люди Ульфа двигались в авангарде, потом шла толпа священников, несущих три драгоценных сундука аббата Эадреда, а за ними ехал Гутред на белой кобыле. Гизела шла рядом с братом, а я пешком двигался за ней, в то время как Хильда вела в поводу Витнера. Потом, заметив, что моя подруга устала, я настоял, чтобы она села в седло.

Хильда выглядела как монахиня. Она заплела в косы свои длинные золотистые волосы и обернула их вокруг головы, а поверх накинула светло-серый капюшон плаща. На шее у нее висел простой деревянный крест, и она все теребила его, пока ехала верхом.

— Они не дают тебе покоя? — спросил я.

— Кто?

— Священники. Отец Виллибальд и другие. Небось уговаривают тебя вернуться в монастырь?

— Мне не дает покоя Бог, — ответила Хильда.

Я поднял на нее глаза, и она улыбнулась, словно заверяя, что, несмотря на душевные терзания, не будет для меня обузой.

— Я молилась святому Кутберту, — сказала она.

— И он тебе ответил?

Хильда потеребила крест.

— Я просто молилась, — спокойно произнесла она, — и это еще только начало.

— Тебе не нравится быть свободной? — спросил я без обиняков.

— Я женщина. Как я могу быть свободной? — засмеялась Хильда.

Я ничего не ответил, и она улыбнулась мне.

— Мы, женщины, всегда подчиняемся, — сказала Хильда. — Богу, отцу, мужу. Так уж заведено на свете.

Она говорила без горечи, словно просто утверждала очевидное. И это было правдой. Она происходила из хорошей семьи, и если бы в детстве ее не отдали Церкви, то наверняка отдали бы мужчине. Такова уж женская доля. Правда, со временем я познакомился с женщиной, которая бросила вызов такой судьбе, но Хильда напоминала вола, который в праздничный день скучает по своему ярму.

— Теперь ты свободна, — сказал я.

— Нет, — ответила она. — Я завишу от тебя. — Она посмотрела на Гизелу, которая смеялась каким-то словам своего брата. — И ты хорошо заботишься обо мне, Утред, и не позоришь меня.

Хильда имела в виду, что я не унижаю ее, хотя вполне мог бы бросить и начать ухаживать за Гизелой. Заметив выражение моего лица, Хильда засмеялась.

— Во многих отношениях ты хороший христианин.

— Я?!

— Ты пытаешься поступать правильно, ведь так?

Хильда снова рассмеялась: наверняка вид у меня был ошарашенный.

— Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал, — сказала она.

— Если только это в моих силах, — осторожно ответил я.

— Поклянись, что не украдешь голову святого Освальда, чтобы у тебя стало восемь отрубленных голов.

Я засмеялся, почувствовав облегчение: обещание, которого Хильда от меня ждала, не имело отношения к Гизеле.

— Вообще-то я подумывал об этом, — признался я.

— Знаю, что подумывал, но из этого ничего не выйдет. Освальд слишком стар. И Эадред будет убит горем.

— А что в этом плохого?

Хильда не обратила внимания на мои последние слова.

— Семи голов вполне достаточно, — настаивала она.

— Восемь было бы лучше.

— Нельзя же быть таким жадным, — заметила Хильда.

Семь голов были зашиты в мешок. Ситрик погрузил его на ослика, которого вел на веревке. Вокруг мешка жужжали мухи, и из него страшно воняло, поэтому Ситрик шел в одиночестве.

Мы были странной армией. Не считая священников, нас насчитывалось триста восемнадцать человек, причем с нами шли по крайней мере столько же женщин и детей и, как обычно, несколько десятков собак. Шестьдесят или семьдесят священников и монахов я охотно обменял бы на дополнительных лошадей и воинов. Откровенно говоря, я сомневался, что из трехсот восемнадцати человек хотя бы сотня стоила того, чтобы поставить ее в «стену щитов». Положа руку на сердце, мы были не армией, а настоящим сбродом.

Монахи распевали на ходу. Я полагал, что они поют на латыни, но не понимал ни единого слова. Они набросили на гроб святого Кутберта прекрасную зеленую ткань, вышитую крестами, и тем утром вороны обделали ткань. Сперва я принял это за дурное предзнаменование, но потом решил, что раз ворон — птица Одина, он просто выказывает свое неудовольствие мертвому христианину. Поэтому я поаплодировал шутке бога, заслужив тем самым злобные взгляды братьев Иды и Дженберта.

— А что мы будем делать, если, добравшись до Эофервика, обнаружим, что Ивар уже вернулся туда? — спросила Хильда.

— Убежим, конечно.

Она засмеялась.

— Ты счастлив, правда? — спросила она.

— Да.

— Почему?

— Потому что я далеко от Альфреда.

И я понял, что ответил чистую правду.

— Альфред — хороший человек, — укоризненно заметила Хильда.

— Хороший, — согласился я, — но, признайся, тебе хоть раз хотелось оказаться в его компании? Ты когда-нибудь запоминала шутку, чтобы поделиться ею с Альфредом? Кто-нибудь хоть раз сидел вместе с ним у огня, загадывая королю загадки? Мы когда-нибудь пели с ним вместе? Альфред только и знает, что беспокоиться о том, чего хочет бог, и составлять правила, чтобы ублажить своего бога, и если человек что-нибудь для него сделает, Альфреду всегда этого мало, потому что его несчастный бог всегда хочет большего.

Хильда улыбнулась своей обычной терпеливой улыбкой, как и всегда, когда я оскорблял ее Бога.

— Альфред хочет, чтобы ты вернулся, — сказала она.

— Ему нужен мой меч, а не я.

— Ты вернешься?

— Ни за что, — твердо ответил я.

Но кто из нас в силах увидеть свое будущее? Вот и я не знал, что уготовили мне пряхи, прядущие нити наших судеб. Я надеялся каким-то образом вместе со всем этим сбродом уничтожить Кьяртана и взять Беббанбург, однако суровый здравый смысл говорил мне, что это невозможно. С другой стороны, кто бы мог вообразить, что освобожденный раб будет принят в качестве короля как датчанами, так и саксами?!