С новыми поездками появлялись очередные серии, наполненные экспрессией и внутренним драматизмом. Одним из излюбленных объектов была архитектура, особенно готика. Фломастер позволял передавать впечатление от нее, избегая ненужной детализации. Да и портреты получались куда как более выразительными. Рисуя обычно вне помещения, отец с удовольствием присвоил себе звание «уличного художника». Как он говорил, «во мне крепко сидит дух “уличного художника”: я люблю рисовать города, древние и новые, пейзажи разных стран, людей, особенно когда им еще нет пятнадцати или больше семидесяти». И вы чувствуете эмоциональность автора, в трактовке натуры ощущаете его душевное состояния в моменты работы, а сам выбор объекта таит в себе накопленный жизненный опыт. Это не говоря о мастерстве.

В одном из своих выступлений перед молодыми коллегами в начале 80-х отец сделал важное признание:

«Одни считают моей основной профессией фотомонтаж, другие – оформление книг и журналов, так как я подготовил немало книг и вот уже более тридцати лет оформляю журнал «Советский Союз». Но мне думается иначе: полноту творческого счастья я испытываю, когда в незнакомом городе рисую древнюю улицу или человека, с которым только что разговорился. Рисую в городах, селах, у моря. Запах моря, шум городской улицы, сельская тишина, ветер и солнце заполняют меня до отказа. Забываю номер своего телефона, московские редакции, время обеда. Для меня существует только то, что я вижу, слышу, вдыхаю… Это – счастье рабочего процесса художника».

В результате рождается очередное открытие: художник делится своим взглядом, своим впечатлением, своим волнением. И вы получаете этот нежданный подарок, хотя за ним порой скрывается здание или улица, виденные-перевиденные вами. Его работы черным фломастером можно назвать живописью. Живописью в один цвет. Например, залитый солнцем собор становится ярко освещенным на рисунке благодаря тому, что небо штрихуется черным цветом…

Именно эту коллизию черного с белым вынес в заголовок своего эссе Андрей Баташев: «Черный рисунок на белом листе». И он не остановился на поверхностной констатации такого противостояния, противоборства, попытавшись нащупать истоки внутреннего напряжения, ощущаемого в графических работах. «Столетия, плывущие в будущее, мгновения, исчезающие в прошлом. Два образа времени всегда соседствуют в графических листах А. Житомирского, потому что, какой бы город, какую бы улицу он ни изображал, он рисует свою улицу, где так сильно притяжение столетий, – пишет автор эссе, явно имея в виду, что художник рисует не улицу собственного детства, а увиденную только им эту улицу, здесь и сейчас. Хотя, заметим, и та улица тоже всегда будет с ним. Нельзя не согласиться и с такими словами Баташева: – Персонажи работ художника прошли мимо него и остались с ним, потому что он сумел уловить поэзию их походки, сияние глаз, движение воздуха, окутывающего их фигуры, сумел понять их радости и заботы. Печали и надежды этих людей, эмоционально окрашивая пространство улицы, превращают ее в живую материю, соединяющую своей чуткой тканью дома и прохожих, деревья и фонари, стук женских каблучков по асфальту и песню уличного певца».

Острый взгляд, позволяющий увидеть недоступное многим другим, стремление освоить новые города и городки, принять свежие сильные впечатления, наконец, его благорасположение к людям, вызывающее схожую ответную эмоцию, – все это помимо сотен работ вылилось и в серию устных или письменных рассказов, почти новелл, которыми он был рад иногда поделиться.

Вот одна из них, связанная с регулярными поездками родителей на чехословацкий курорт Карловы Вары. Малоприятная на вкус, но целительная вода, которую следовало пить из носиков маленьких плоских кувшинчиков, вкупе с лечебными процедурами должна была приносить пользу для здоровья. Но все, что можно было запечатлеть на бумаге в этом небольшом городе, уже было запечатлено…

«Мы отдыхали в санатории в Карловых Варах. На перекрестке возле памятника Бетховену, среди стреловидных указателей внимание наше привлек город Бечов-над-Теплой, – тем, что до него всего 27 километров. Так начались наши путешествия по Западной Чехии. В свободный от лечебных процедур день мы с Эрикой вырвались, как два солдата из казармы, «на волю». Почти пустой вагон привез нас в Бечов-над-Теплой… На скале замок с квадратными башнями, рядом – дворец. Скалу огибает река Тепла, в ней отражаются гибкие стволы деревьев. У подножья скалы прилепился городок, в этих домиках тогда жили восемьсот чехов, теперь, вероятно, больше. Через городок, к счастью, не проходят туристические тропы.

Было тихо и спокойно, и было осеннее солнце. Сделал два рисунка, словно заглянул в далекое прошлое, в эпоху феодализма. Руки немного застыли, мы зашли погреться в единственную здесь пивную. Взяли пиво. Я протер запотевшее окно и нарисовал маленькую средневековую кирху. Затем сделал портрет старого рабочего-строителя в вязаной шапке. Журнал «Москва», в котором рисунок напечатали, я ему потом прислал, он стал в городе знаменитостью.

В пивной мы постепенно со всеми познакомились. Пришел новый посетитель – молодой чех с кувшином, за пивом на вынос. Мы были поражены его сходством с нашим погибшим другом. Франтишек – так звали этого человека – услышал русскую речь, завладел нами, отвел к себе домой, познакомил с приветливой женой Эржиной, с двумя дочками и сынишкой. Он был рабочим на заводе электродеталей, учился в техникуме и изучал русский язык… Мы любим эту семью и дружим с ними вот уже 25 лет. За это время Франтишек стал мастером, потом начальником цеха, затем заместителем директора. Он стал дедушкой – дочки его вышли замуж, родили ему внуков. Франтишек с Эржиной и дочками гостили у нас дома в Москве. Мы всё о них знаем, это хорошие люди, с открытой душой и добрым сердцем.

Вот куда привела нас стрелка с указателем – “Бечов-над-Теплой, 27 километров”. С этого городка начались наши поездки по городам Западной Чехии, а в результате в Чехословакии вышла книга с моими рисунками – “Глазами друга” и прошла серия выставок моих работ в этих городах. Некоторые рисунки я передал в музеи Карловых Вар, городов Хеб и Пльзень».

Как видим, дружбе не помешал даже август 68-го…

Весьма точно выразился журналист Юрий Апенченко, рассуждая о графике отца: «Рисунки эти, по газетно-журнальной привычке, можно объединить общим заголовком “Жизнь людей, которых я люблю”. За каждым листом – своя история, иногда – приключение. И всегда находка».

В подтверждение этих слов – комментарий художника по возвращении из поездки во Францию:

«Я люблю солнце. Да, все любят солнце, но я люблю и дождь. Когда бумага становится мокрой и пейзаж приобретает необыкновенную нежность, уходят ненужные подробности, и тебе уже все равно, до какой степени ты промок. Я мог бы устроить выставку “Под дождем”. Быть может, тогда люди поняли бы всю прелесть дождя. Когда работаешь под дождем, возникает неожиданная проблема: как высушить рисунок, чтобы вложить его в папку. Не нести же его в руках через весь город! Однажды в румынском городе Сибиу я работал под дождем. Он превратился в грозу и бурю. Деревья изгибались, все было интересно. Мой друг, местный журналист Миша, мужественно мок рядом со мной. Потом мы зашли в ближайший трактир, и пока нам готовили мамалыгу, он с рисунком на время исчез в кухне. Когда мы разделались с мамалыгой, пришла девушка и принесла рисунок, сухой и горячий. Оказывается, предприимчивый Миша засунул его в духовку печки.