Я люблю мосты. Они всегда что-то соединяют.

Мы с Эрикой, моей постоянной спутницей, шли по прекрасному старому каменному мосту через Сену. Это неподалеку от Нотр-Дам. Под последней аркой довольно живописно устроились хиппи. Они готовили пищу на походной печурке. Эрика направила на них киноаппарат, ребята приветливо помахали нам. Мы шли на набережную, где нас привлекали ларьки букинистов, прилепившиеся к парапету, как ласточкины гнезда. Бог мой, чего только у них нет: старые книги по искусству, географические атласы восемнадцатого века, офорты Пиранези, для любителей “клубнички” – фривольные акварельки. Здесь каждый найдет то, что его интересует.

Через несколько дней вся наша журналистская группа, устав от музейных походов, поехала в отель отдохнуть перед ужином. Я отправился на мою любимую нижнюю набережную. От верхней ее отделяют всего пять-шесть метров, но здесь так тихо, пустынно и хорошо, словно тысячей километров она отрезана от автомобильного потока и магазинной суеты верхней набережной. Устроился на скамье и начал рисовать Сену, набережную, отражение деревьев в воде. Рядом со мной села молодая пара, они тотчас начали целоваться. Достал чистый лист бумаги, стал рисовать милую пару. Девушка что-то сказала своему другу. Тот возмущенно обернулся ко мне. “Repete!”, – сказал я ему. Он усмехнулся, и они продолжили свои игры. Я рисовал, стараясь передать любопытный птичий глаз девушки, смотревший на меня через плечо парня. Показал им рисунок и ушел, чтобы не мешать.

У каменной стены пустынной набережной, укрыв голову курткой, на спине спал бродяга. Такая модель! Я достал бумагу и только успел сделать легкий набросок, как клошар, которого разбудил мой пристальный взгляд, вскочил, схватил куртку и сумку и быстро ушел, даже не взглянув на меня. Видимо, у него были основания так чутко спать, если взгляд разбудил его сквозь толстую куртку.

Будапешт. Парламент

Старый Тбилиси

Великий Растрелли

Вьетнам. На берегу бухты Халонг

Мост через Дунай

Подмосковье

Брюссель

Дирижер Евгений Мравинский

Город Пушкин. Дворцовая церковь

В Алжире

В пустыне Сахара

Начался дождь. Я все же устроился со своей папкой на скамье: сквозь пелену дождя ветки ивы, тяжелые арки моста, серые массивы старых домов были прекрасны. Вижу – ко мне приближаются четыре странные фигуры, все длинноволосые, с босыми ногами. Ба! Да это мои знакомые – те хиппи, которых Эрика снимала под мостом. Дождь им был нипочем, так же, как и мне. Я сделал четыре портрета, дав каждому прозвища, связанные с их портретами. Угощал их сигаретами, подарил привезенные значки. Нам было хорошо и весело».

Мне вспоминается, как, вернувшись из Италии и демонстрируя свои работы, он на несколько минут прервал показ, чтобы рассказать о рисунке, который от него… улетел. Дело было в зале ожидания римского аэропорта. Напротив расположилась живописная троица: бенедиктинский монах в коричневой рясе, подпоясанный веревкой, в сандалиях на босу ногу, с выбритой тонзурой на голове, слева и справа от него – две монахини. Ну вот, бог послал мне модель, в моем итальянском очерке нет ни одного монаха, подумал отец. Достал альбом и стал рисовать этого пожилого падре с круглым добрым лицом и лукавыми глазками. Рисунок готов. По словам отца, для полноты серии он ему был нужен, «как щепотка соли в луковом супе». Но вот объявили посадку на самолет в Марокко, в Рабат. Святой отец со своими спутницами поднялись, подхватив чемоданчики. Падре подошел, попросил показать рисунок. Улыбнулся, внимательно посмотрел на портрет, затем, бросив оценивающий взгляд на художника, выхватил рисунок из его рук и с криком «Сувенир! Сувенир!» припустился бежать на посадку. Работы своей отцу было, конечно, жалко. Но с другой стороны, плохой бы рисунок вряд ли бы святой отец так возжелал. Оставалось утешаться этим… К слову, был случай, когда со стены одного из залов Центрального Дома журналиста, где экспонировалась очередная выставка отцовской графики, кто-то украл две работы из рам. «И ведь лучшие рисунки выбрали!» – сокрушался он. Потом решил: ну хоть в хорошие руки попали, человек этот явно разбирается в искусстве…

В той же Италии была ситуация, когда отец неточно оценил качество своей работы. По его словам, в тот день в Риме было особенно жарко. Он шел по набережной Тибра, но тянуло ближе к воде. Спустившись по каменной лестнице, увидел на маленькой площадке художника, который перышком и тушью рисовал Замок Святого ангела, что на другой стороне реки. Художник оказался французом из Парижа. Сухощавый, немолодой, седоватый, с нервным, подвижным, симпатичным лицом. Он сказал, что он не профессиональный художник, а «аматёр», любитель. Хотя его рисунок, по воспоминаниям отца, обещал быть хорошим. Француз очень обрадовался, узнав, что московскому коллеге доставляло большую радость рисовать его родной город. Было приятно, продолжал отец, стоять рядом и рисовать величественный круглый замок и арки мраморного моста, что ведет к нему, и скульптуры на мосту, и взметнувшегося ангела на верху замка. Вспомнилось, что четыре века назад из окна темницы в этом замке бежал великий скульптор Бенвенуто Челлини. Он спустился по сделанным из простыней веревкам, преодолел еще две крепостные стены, ворота, сломал ногу, но завершил задуманное и своим побегом довел до сумасшествия приставленного к нему стражника. История в Риме закручена в тугой узел, она прекрасна и драматична… За этими размышлениями отец быстро закончил рисунок, от которого его новый друг пришел в восторг. «А мне он не нравится, – ответил отец. – Пойду порисую с другой точки». Попрощались. И когда он поднялся на набережную, француз, сжав руки над головой, воскликнул: «Bravo! Russo, bravo!». Когда был сделан второй рисунок, отец понял, что тот не получился. А вот первый, так понравившийся парижанину, он оценил позже, даже поместил его на пригласительный билет на новую выставку. И отдал должное вкусу «аматёра», вошедшего в число новых добрых знакомых, о которых ему было приятно вспоминать.