Ночь в ночь через десять дней после сражения всмотровой в квартире профессора Преображенского, что в Обуховском переулке,ударил резкий звонок.

– Уголовная милиция и следователь. Благоволитеоткрыть.

Забегали шаги, застучали, стали входить, и всверкающей от огней приёмной с заново застеклёнными шкафами оказалось массанароду. Двое в милицейской форме, один в чёрном пальто, с портфелем, злорадныйи бледный председатель Швондер, юноша-женщина, швейцар Фёдор, Зина, ДарьяПетровна и полуодетый Борменталь, стыдливо прикрывающий горло без галстука.

Дверь из кабинета пропустила Филиппа Филипповича.Он вышел в известном всем лазоревом халате и тут же все могли убедиться сразу,что Филипп Филиппович очень поправился в последнюю неделю. Прежний властный иэнергичный Филипп Филиппович, полный достоинства, предстал перед ночнымигостями и извинился, что он в халате.

– Не стесняйтесь, профессор, – очень смущённоотозвался человек в штатском, затем он замялся и заговорил. – Очень неприятно.У нас есть ордер на обыск в вашей квартире и, – человек покосился на усыФилиппа Филипповича и докончил, – и арест, в зависимости от результата.

Филипп Филиппович прищурился и спросил:

– А по какому обвинению, смею спросить, икого?

Человек почесал щеку и стал вычитывать побумажке из портфеля.

– По обвинению Преображенского, Борменталя,Зинаиды Буниной и Дарьи Ивановой в убийстве заведующего подотделом очистки МКХПолиграфа Полиграфовича Шарикова.

Рыдания Зины покрыли конец его слов. Произошлодвижение.

– Ничего я не понимаю, – ответил ФилиппФилиппович, королевски вздёргивая плечи, – какого такого Шарикова? Ах, виноват,этого моего пса… Которого я оперировал?

– Простите, профессор, не пса, а когда он ужебыл человеком. Вот в чём дело.

– То-есть он говорил? – спросил ФилиппФилиппович, – это ещё не значит быть человеком. Впрочем, это не важно. Шарик исейчас существует, и никто его решительно не убивал.

– Профессор, – очень удивлённо заговорилчёрный человек и поднял брови, – тогда его придётся предъявить. Десятый день,как пропал, а данные, извините меня, очень нехорошие.

– Доктор Борменталь, благоволите предъявитьШарика следователю, – приказал Филипп Филиппович, овладевая ордером.

Доктор Борменталь, криво улыбнувшись, вышел.

Когда он вернулся и посвистал, за ним из дверикабинета выскочил пёс странного качества. Пятнами он был лыс, пятнами на нёмотрастала шерсть вышел он, как учёный циркач, на задних лапах, потом опустилсяна все четыре и осмотрелся. Гробовое молчание застыло в приёмной, как желе.

Кошмарного вида пёс с багровым шрамом на лбувновь поднялся на задние лапы и, улыбнувшись, сел в кресло.

Второй милиционер вдруг перекрестилсяразмашистым крестом и, отступив, сразу отдавил Зине обе ноги.

Человек в чёрном, не закрывая рта, выговорилтакое:

– Как же, позвольте?.. Он служил в очистке…

– Я его туда не назначал, – ответил ФилиппФилиппович, – ему господин Швондер дал рекомендацию, если я не ошибаюсь.

– Я ничего не понимаю, – растерянно сказалчёрный и обратился к первому милиционеру. – Это он?

– Он, – беззвучно ответил милицейский. –Форменно он.

– Он самый, – послышался голос Фёдора, –только, сволочь, опять оброс.

– Он же говорил… Кхе… Кхе…

– И сейчас ещё говорит, но только всё меньше именьше, так что пользуйтесь случаем, а то он скоро совсем умолкнет.

– Но почему же? – тихо осведомился чёрныйчеловек.

Филипп Филиппович пожал плечами.

– Наука ещё не знает способов обращать зверейв людей. Вот я попробовал да только неудачно, как видите. Поговорил и началобращаться в первобытное состояние. Атавизм.

– Неприличными словами не выражаться, – вдруггаркнул пёс с кресла и встал.

Чёрный человек внезапно побледнел, уронилпортфель и стал падать на бок милицейский подхватил его сбоку, а Фёдор сзади.Произошла суматоха и в ней отчётливей всего были слышны три фразы:

Филипп Филипповича:

– Валерьянки. Это обморок.

Доктора Борменталя:

– Швондера я собственноручно сброшу слестницы, если он ещё раз появится в квартире профессора Преображенского.

И Швондера:

– Прошу занести эти слова в протокол.

* * *

Серые гармонии труб играли. Шторы скрылигустую пречистенскую ночь с её одинокой звездою. Высшее существо, важный пёсийблаготворитель сидел в кресле, а пёс Шарик, привалившись, лежал на ковре укожаного дивана. От мартовского тумана пёс по утрам страдал головными болями,которые мучили его кольцом по головному шву. Но от тепла к вечеру онипроходили. И сейчас легчало, легчало, и мысли в голове у пса текли складные итёплые.

«Так свезло мне, так свезло, – думал он,задрёмывая, – просто неописуемо свезло. Утвердился я в этой квартире. Окончательноуверен я, что в моём происхождении нечисто. Тут не без водолаза. Потаскуха быламоя бабушка, царство ей небесное, старушке. Правда, голову всю исполосовализачем-то, но это до свадьбы заживёт. Нам на это нечего смотреть».

* * *

В отделении глухо позвякивали склянки.Тяпнутый убирал в шкафах смотровой.

Седой же волшебник сидел и напевал:

– «К берегам священным Нила…»

Пёс видел страшные дела. Руки в скользкихперчатках важный человек погружал в сосуд, доставал мозги, – упорный человек,настойчивый, всё чего-то добивался, резал, рассматривал, щурился и пел:

– «К берегам священным Нила…»