Столица Болгарии как европейский город контрастов начинается прямо у аэропорта, потому что впритирку к летному полю расположен богато декорированный строительным и бытовым мусором цыганский бидонвиль. Жизнь в этом живописном чреве Софии протекает по написанным не матерью-Болгарией, а матерью-природой законам, за околицей чудовищных трущоб на грязных лужайках пасутся гнедые кони как символ ромской воли. Но только как символ, конечно. А вот и реверс столичной монеты: громадные каменные сундуки узнаваемых сталинских очертаний и пропорций — министерства и агентства, правительство и парламент, суд и банк, они символизируют стабильность государства, его преуспевание, любовь к прямым углам и строгим линиям. Ансамбль из трех комплексов внушительных зданий в районе площади Независимости (софийцы называют его Ларго), главное из которых строилось под ЦК компартии, организует пространство, как мне показалось, слишком широко, лишая его энергетики. Очарование Софии кроется, конечно, не на этих ее просторных проспектах и площадях. Оно в тиши по обе стороны бульвара Витоша, в тенистых улочках, по которым с трудом разъедутся два автомобиля. Тут плавно фланируют от столика к столику кафе сытые коты, букинисты задешево предлагают справочники по фотомастерству и автомеханике, тут бабушки в домашних тапочках выходят из подъездов поболтать с булочником и зеленщиком, тут воробьи задорно чирикают в первой весенней листве.

На шпиле главного штаба болгарских коммунистов, Партийного дома, долго красовалась рубиновая звезда, точная копия и младшая сестра кремлевской, но после смены общественного строя ее заменили национальным флагом, уволокли на вертолете в небеса, в конечном счете поместили в парк Музея социалистического искусства. Этот музей приткнулся в тени высоченного и широченного бизнес-комплекса Sofarma Business Towers, посередине спального района Изток, где чувствуешь себя точно как за московским Третьим транспортным кольцом. Есть внутри Софии несколько таких социалистических мини-городов с говорящими названиями вроде Надежда и Дружба; мы понимаем, что именно это за надежда и с кем именно эта дружба. Но теперь русская красная звезда установлена у самой земли и не способна освещать болгарскому народу путь в будущее.

Собор Александра Невского в Софии. Фото. 1944 год. Государственное агентство «Архивы», София

София смогла в 1990-е годы, уже после развенчания идеологии надежды и дружбы, с нуля выкопать метро, две удобные современные линии, хотя стройтрест Метропроект образовали еще в 1973-м. Прокладка метролиний сопровождается широкомасштабной программой археологических раскопок, эксгумирующих останки Сердики, которая якобы была так мила императору Константину Великому своими минеральными источниками, что он долго колебался, где именно ему устроить столицу Восточной Римской империи. Эти открытые исторические площадки, очевидно, помогут скрадывать пустоту площадей.

Рядом с центральной пересадочной станцией метро на пятачке радиусом в полкилометра — поучительный мир религиозной толерантности: мечеть Баня Баши (турецк. «много ванн»), кажется, единственная уцелевшая в городе после пяти веков исламского господства, большая сефардская синагога и православный храм Святой Недели. В этой церкви в 1925 году коммунисты организовали злодейский террористический акт: во время богослужения от взрыва мощной бомбы обвалились купол и перекрытия, убило не меньше 150 человек, в том числе целый класс гимназисток, но царь Борис III, главная цель покушения, по случайности не погиб. Преступников поймали, осудили и расстреляли, на стене храма траурная надпись оканчивается восклицанием «Прости их, Господи!». Правительство, однако, не простило: ответом на кампанию «красного террора» стала кампания контртеррора, жертвами которой пали несколько тысяч человек. Премьер-министра Болгарии экономиста Александра Цанкова, санкционировавшего репрессии, в левой прессе называли кровавым профессором. Для болгарской истории 1920–1930-х годов характерны невероятно жестокие политические убийства и теракты, здесь умели сводить счеты по-балкански.

Прогулка по центру Софии неминуемо выводит к собору Александра Невского работы русского архитектора Померанцева. Александр Никанорович Померанцев, автор китчевого проекта московских Верхних торговых рядов у Красной площади, они же ГУМ, строил по заказу болгарского правительства в память о новгородском князе. Примерно такой же храм, только в новорусском стиле, он запланировал и в своем родном городе, на Миусской площади, где стоит теперь памятник суперсоветскому писателю Александру Фадееву. Окончить работу до Октября Померанцев не успел, а потом его почти уже достроенный собор взорвали. Судьба софийского творения Померанцева (в храме как оберег хранится ребро пресвятого князя) сложилась удачнее: в годы Первой мировой собор переименовали в Троицкий, но потом память о Невском городу вернули. Никто не покушался и на памятник Царю-Освободителю, и на Русский памятник на бульваре Македонии, поскольку заслуги Романовых в обретении южнославянской независимости бесспорны: «Въ царствованiи Александра II-го, волею и любовью его, освобождена Болгария».

Главная (и единственная судоходная) болгарская река — Дунай, но она очерчивает северную государственную границу, так что многим городам центра и юга приличных набережных и берегов не досталось. София не исключение, столицу пересекает пара несерьезных ручьев с названиями, которые нет и смысла запоминать, но через них перекинуты сразу два красивых плоских моста: Львиный (с бронзовыми львами) и Орлиный (с бронзовыми орлами). Одна из этих речушек протекает мимо главного в стране стадиона имени Васила Левского и главного в стране Дворца культуры, прежде носившего имя дочери диктатора Людмилы Живковой. Она умерла молодой «от перенапряжения сил», а до того зарекомендовала себя прогрессивным реформатором на ниве народного просвещения. НДК открывали в 1981 году к 1300-летию прибытия на Балканы кочевников Аспаруха, но на самом-то деле строился этот комплекс для партийных съездов и других народно-хозяйственных развлечений, а также немного в пику СССР, поскольку Киевская Русь возникла только через 200 лет после Болгарского царства. В зале, который в свое время овациями встречал товарищей Брежнева и Горбачева, я с опозданием в 40 лет слушал Jesus Christ Superstar, и на сцене, представьте, ярко зажигал Тед Нили из самого первого киносостава. Великолепное во всех отношениях шоу — как верно было сказано в программке, рок-опера на всички времена, — но я, от души аплодируя, размышлял не о вечной музыке Эндрю Ллойда Уэббера, а о том, почему, интересно, болгары до сих пор не сочинили чего-либо подобного про Васила Левского.

Пейо Яворов (второй слева) в компании софийских интеллектуалов. Фото Георга Волца. 1905 год

Образу твердого как сталь революционера противостоит другой типический болгарский характер, тоже драматический и несчастливый. Именно этот характер, по-видимому, имела в виду моя тырновская подруга Марина, говоря о присущем ее соотечественникам индивидуализме. Поэта-символиста Пейо Яворова (Крачолова) можно сравнить с Александром Блоком. Впрочем, нет, вернее будет с Николаем Гумилевым, потому что Яворов, в молодости принимавший участие в партизанских диверсиях в османской Македонии, проходит теперь в учебниках не только как поэт, но и как политический гражданин. Это в высшей степени трагическая фигура: потеряв скончавшуюся в 19 лет от туберкулеза возлюбленную, Яворов вскоре женился, тоже по большому чувству, и вдруг его супруга покончила с собой из-за неимоверной ревности. Все это происходило в военное предвечерье, патриот Яворов как раз отправился на балканский фронт. Светская молва обвинила его в гибели супруги, поэт оказался в нравственном тупике и совершил попытку самоубийства, но роковой выстрел принес не смерть, а всего лишь слепоту. В октябре 1914-го он повторил попытку, получше подготовившись: принял яд, а потом для полной надежности снова застрелился. Яворов писал совсем не слащавые, декадентского толка стихи, ловко соединявшие гражданский пафос с интимной лирикой. Последние годы жизни он провел в центре Софии, в очень элегантном доме с милым палисадником, как раз в таком и должны жить Мальвина и Пьеро.