Ричард Кэтон Вудвилл. «Албанец исполняет военный танец в лагере у Улциня». Рисунок из еженедельника The Illustrated London News, 1880 год

Сведения о том, что именно через албанские территории пролегает главный европейский маршрут наркоторговли, из Афганистана через Балканы на запад, только отчасти являются выдумками журналистов. Полагаю, что должность университетского преподавателя или клерка в какой-нибудь конторе на скромной зарплате — мечта далеко не каждого молодого жителя Гирокастры или Эльбасана; многие предпочитают выстраивать свою карьеру по-другому, и совсем не обязательно на поприще разнорабочих на промышленном объекте в Базеле. Об этом, кстати, с болью рассуждал Юсуф Буджови: «Образование у нас не имеет престижа, потому что университетский диплом легко можно купить, а главным критерием успешности является марка джипа».

Как в любых других странах, языка которых не знаешь, в Албании и Косове я поначалу чувствовал себя не слишком уверенно. Здешняя молодежь охотно, пусть и несовершенно, объясняется на английском; знания эти, очевидно, почерпнуты методом блужданий по закоулкам всемирой виртуальной паутины. Российским паспортом я не козырял, и на то были свои причины. В центре Тираны первый же случайный знакомый, узнав, что я русский, бросился демонстрировать на своем мобильным телефоне запись Парада Победы на Красной площади, и это удвоило мое старание говорить по-английски без московского акцента. Косовский пограничник, полистав на границе с Албанией документ гражданина государства, у которого с его родиной нет дипломатических отношений, вернул паспорт с подчеркнуто серьезной вежливостью — на не признанную Россией территорию я въехал на основании разрешения на жительство в стране Европейского союза. В Косове без нужды знания сербского/хорватского я не использовал, но всюду, где использовал, люди постарше охотно откликались, и ни разу не послышалось предубеждения. От приштинского таксиста я, как и следовало ожидать, выслушал подробную лекцию о международном положении, портье в отеле выразил надежду на то, что, увидев Косово, я расскажу русским или сербам «всю правду». Вот и рассказываю по мере сил, хотя правда эта — такая, какой я ее увидел, — совсем не для всех утешительна.

Албанский язык, родной для 7 или 10 миллионов человек (данные разнятся), музыкален на слух, но прорваться сквозь его диковинный лексический строй без специальной подготовки нереально. Этот язык единолично составляет отдельную группу индоевропейской семьи, то есть имеет только дальних лингвистических родственников. В Косове и на севере Албании говорят на гегских диалектах, которые считаются более архаичными и гибкими с точки зрения словарных возможностей. За рекой Шкумбини распространены тоскские говоры, взятые при последней (1972 года) всеалбанской лингвистической унификации за стандарт литературного языка. Как уверяют северяне, такой выбор сделан потому, что коммунистические руководители Албании были сплошь выходцами из южных кланов. Поскольку на Балканах все перемешано, в албанском языке чувствуется влияние латинской, греческой, турецкой, славянской лексических традиций. Так часто случается: если ты ничего не разбираешь в общем речевом потоке, то слух выхватывает из него отдельные слова или частицы слов, которые кажутся знакомыми по корневой основе или в силу случайного фонетического сходства. Поэтому я не сразу запомнил, как в Тиране и Приштине принято обращаться с просьбой или благодарить за услугу, зато моментально научился правильно прощаться. «До свидания!» по-албански звучит так: Mirupafshim!

Начало процесса албанского национального возрождения принято отсчитывать от 1878 года. Тогда, после окончания проигранной Османской империей войны, в городе Призрен собрались представители в основном северных албанских кланов — три сотни беев, получивших европейское или исламское образование интеллектуалов и других авторитетных людей. Призренская лига, учредителей которой тревожили территориальные притязания соседних государств, просила султана объединить все населенные албанцами земли в один вилайет и не сдавать его земли чужеземцам. Участники лиги отличались консервативными взглядами: выступали за сохранение османских порядков и своих древних вольностей, подозрительно относились к любым реформам, если они угрожали интересам крупных землевладельцев. Направленный султану меморандум не был даже требованием об автономии, но Абдул-Хамид II все равно ответил отказом, поскольку опасался роста индепендистских настроений и не мог пересмотреть данные Европе обязательства[16]. Чтобы усмирить недовольных подданных, султан направил на северо-запад своей страны сначала переговорщиков, а потом армейские соединения, однако в исторической перспективе его одряхлевшая деспотия все равно потерпела поражение.

Призренскую лигу поставили вне закона, и албанское дело еще 34 года казалось вполне безнадежным. Потом Балканы взорвала очередная война, и осенью 1912 года сербская армия проникла далеко на османский юг, взяв под контроль кусок албанского побережья с крупным портом Дуррес. Домой в Ниш и Крагуевац солдаты посылали открытки с кокетливой двуязычной надписью Поздрав са српског приморjа. Souvenir du premier port serbe, я видел такие в историческом музее. Но тогда белградской мечте о выходе к Адриатике еще не суждено было сбыться: кордоном стала образованная решением великих держав Албания. За границами нового государства осталась примерно половина албанцев, что в специфических балканских условиях создавало потенциальный очаг напряженности. Разочарованный сербский престолонаследник Александр стянул свои войска в глубь континента, сохранив власть над Косовом, областью, которую в Белграде всегда считали и теперь считают колыбелью сербской государственности.