Ни один анализ положения иностранцев в Советском Союзе не был бы полным без разбора множества ролей, сыгранных в этой драме органами государственной безопасности. Основная трудность при попытках ввести в повествование столь могущественного игрока состоит в том, что в отличие, к примеру, от архивов восточногерманской «Штази» документы советских спецслужб остаются в основном недоступными для исследователей. За вычетом немногих важных исключений, большинство документов, увидевших свет, касаются лишь нескольких тем (таких, как структура «органов», администрация системы ГУЛАГа или отчеты о «настроениях» населения), но никак не участия советской тайной полиции в работе с иностранцами или ее деятельности в рамках международных культурных инициатив. Однако нет никаких сомнений, что органы госбезопасности оказывали серьезное влияние на прием иностранцев ВОКСом и другими принимающими организациями, а также на опыт пребывания в СССР самих иностранцев — причем нередко таким образом, что визитеры едва ли об этом догадывались. Если собрать воедино доступные фрагменты рассекреченных архивов ВОКСа и существующую мемуарную литературу, можно выявить отдельные уровни работы, на которых сотрудники ВЧК/ ГПУ/ОГПУ/НКВД могли воздействовать на культурную дипломатию.

Один из ключевых факторов, определявших организационную структуру органов госбезопасности, состоял в том, что внутренняя опасность и иностранная «зараза» были здесь всегда институционально связаны. Изначально подразделением ВЧК, занимавшимся заграничными операциями и иностранцами внутри СССР, был уже упомянутый выше иностранный отдел (ИНО), образованный в 1921 году и состоявший тогда из канцелярии, агентурного отделения и бюро виз. В 1922–1929 годах ИНО возглавлял Меер Абрамович Трилиссер (родился в Астрахани в 1883 году, член социал-демократической партии с 1901 года и сотрудник ЧК — с 1918-го), ставший в 1926 году также заместителем начальника ОГПУ. Трилиссер наиболее активно, по сравнению с другими чекистами, был вовлечен в дела ВОКСа в 1920-х годах, особенно если судить по частоте появления его имени в документах{173}.

Как и другие советские организации, задействованные в заграничных операциях, Иностранный отдел одной рукой вел зарубежные дела, а другой — регулировал активность иностранцев внутри СССР. Начиная с 1921 года здесь была организована осведомительная часть, отвечавшая за контакты советских граждан с иностранцами. Сам ИНО был подразделением внутри Секретно-оперативного управления ВЧК/ ГПУ. Во время знаменитого дела 1922 года с «философским пароходом» по высылке нескольких десятков наиболее выдающихся российских ученых и мыслителей, как считалось, угрожавших новому порядку, Секретно-оперативное управление начало весьма активно набирать агентов-информаторов и создавать следственный аппарат с целью раскрытия «антисоветских» заговоров среди российской интеллигенции. Тогда же информаторы, набранные из сети секретных сотрудников («сексотов»), в дополнение к своей роли слежения на всех уровнях советского общества, прикреплялись и к иностранным гостям или посещали собрания иностранцев. Сексоты собирали информацию для отчетов, составлявшихся специальными агентами и попадавших на стол руководства советской тайной полиции и партии{174}.

К примеру, одна подборка документов 1932 года показывает, как ВОКС содействовал ОГПУ в отслеживании передвижений иностранцев, включая их визиты на образцово-показательные объекты, а также составление графиков и планов прибытия и экскурсий для отдельных иностранцев на предстоящие месяцы{175}. Кроме того, некоторые уполномоченные ВОКСа за границей, как и другие служащие советских международных культурных организаций, участвовавшие в шпионаже, являлись резидентами НКВД. Что касается условий работы органов госбезопасности, молодой Советский Союз при вербовке иностранцев в качестве тайных агентов пользовался уникальными преимуществами, поскольку многие потенциальные шпионы были готовы к сотрудничеству по идеологическим соображениям, не требуя материального вознаграждения. Историк искусства и старший профессор знаменитого Тринити-колледжа в Кембридже Энтони Блант, агентурная сеть которого включала Кима Филби, был завербован после опубликования восторженного отчета о поездке в СССР под эгидой «Интуриста» в 1935 году, во время которой он и был замечен служащими агентства{176}.

Каменева уверяла ЦК в 1928 году, что вся сколько-нибудь значительная работа ВОКСа всегда заранее согласовывается с партийными инстанциями и ОГПУ{177}. И на организацию визитов иностранцев, и на их общение между собой внутри советского пространства участие службы госбезопасности оказывало воздействие, особенно в 1930-е годы. «Они» все выглядели и были одеты практически одинаково, как вспоминала впоследствии диссидентка Раиса Орлова — в те годы «правоверный» представитель поколения 1930-х, подававший надежды партийный интеллигент (ее семилетняя служба в англо-американской секции ВОКСа была тогда в самом начале). Конечно же, она говорила о чекистах. Орлова и ее сотрудники, как она сама вспоминала, научились определять «их» как тип людей. «Они» всегда были там, где находились иностранцы, и все хорошо понимали, что любые документы о разговорах с иностранцами передавались в НКВД. Воспоминания Орловой были написаны уже после Большого террора, но нужно отметить, что задолго до него сотрудники ВОКСа, а также многие советские служащие, интеллигенция и простые граждане, контактировавшие с иностранцами, уже были вынуждены корректировать свое поведение из-за постоянной повышенной активности чекистов в таких ситуациях.

С другой стороны, иностранные гости, особенно сочувствовавшие большевикам, едва ли были способны осознать масштаб усилий, которые предпринимались спецслужбами для наблюдения за их действиями. Американский писатель Теодор Драйзер, посетивший СССР в конце 1927 года, сильно невзлюбил одного служащего ВОКСа, охарактеризовав его в своем дневнике как «дипломата, который одновременно и шпион, и своего рода сторожевой пес». Драйзер жаловался на то, что в Ленинграде он был постоянно окружен «людьми ВОКСа», везде сопровождавшими его, из-за чего любой «дурак», оказавшийся рядом с писателем, мог получить ложное представление о собственной значимости{178}. Испытанный ветеран Народного фронта Ромен Роллан имел достоверную информацию о советской жизни от своего приемного сына Сергея Кудашева, продолжавшего учиться в Московском университете, после того как Мария Кудашева вышла замуж за Роллана. Даже после того как Кудашев сообщил Роллану, что раздосадован постоянным присутствием милиционера, следовавшего за Кудашевым вокруг виллы Горького, писатель все еще не решил, расценивать ли это как слежку за их семьей или как ее охрану{179}. Поскольку роль советской тайной полиции постоянно дискутировалась в кругу западных наблюдателей, то Сидней и Беатрис Вебб выдвинули идею, что «конструктивная работа» НКВД в его образцово-показательной коммуне по перевоспитанию малолетних преступников в Болшево перевешивает весьма прискорбные, но необходимые репрессивные меры{180}. Находясь на другом полюсе этого спектра мнений, американский инженер Зара Уиткин, сталкивавшийся с чекистами во время работы в СССР в начале 1930-х годов, настолько проникся мыслью об их всесильности, что даже свою любовную неудачу в отношениях с актрисой Эммой Цесарской расценивал как провокацию НКВД, хотя сама актриса позже объясняла это совсем иными причинами{181}.