К первому типу относился сам Хётч, первый немецкий «буржуазный» ученый, посетивший СССР в ходе своего визита в Москву, начавшегося в сентябре 1923 года и длившегося целый месяц. Ранее в том же году Хётч сыграл главную роль в учреждении Вестфальского комитета, который представлял собой группу из 44 ведущих немецких профессоров и ученых, включая Макса Планка, и двенадцати членов Общества проф. Хётча, заинтересованных в расширении научных связей. Готовясь к своему визиту, Хётч написал письмо германскому послу в Москве графу Ульриху фон Брокдорф-Ранцау, горячему стороннику «восточной ориентации», в котором подчеркивал крайнюю важность идеи культурного обмена между двумя странами для укрепления экономических и политических связей. В промежутках между посещениями музеев и научных учреждений Хётч встретился с Чичериным и консультировался с Каменевой. По возвращении в Германию он опубликовал отчет, ставший хорошо известным Каменевой и цитировавшийся ею в 1926 году, во время следующего визита профессора. Из отчета следовало, что в основном впечатления Хётча были позитивными, хотя он и сравнивал коммунистическую партию с монашеским орденом и сетовал по поводу исчезновения прежних культурных классов общества. Его визит проложил путь долгосрочному сотрудничеству с ВОКСом{188}.

Еще до того, как знаменитый ученый уехал, Каменева встречала совершенно другую группу гостей из Германии: просоветских членов-учредителей вновь созданного Общества друзей новой России (Gesellschaft der Freunde des neuen Russlands; далее — Общество друзей) — прототипа воксовских культурных обществ дружбы, появившихся по всей Европе, а позднее и по всему миру. Среди гостей были радиоинженер граф Георг фон Арко, художественный критик Макс Осборн и активный борец за права женщин и пацифистка Хелена Штекер (Stocker). Все трое присутствовали на собрании, посвященном учреждению Общества друзей (Берлин, 1 июня 1923 года), и стали основными членами президиума новой организации. Каменева считала, что визит данной группы гостей поспособствовал укреплению взглядов этих журналистов и литераторов как людей, активно «сочувствующих» советскому строю{189}.

Германия заслуживает особого внимания, потому что Веймарская республика была одновременно и характерной, и исключительной площадкой, где нарождающаяся советская культурная дипломатия столкнулась с разделением на симпатизантов и ближайших сторонников. Из главной надежды на совершение революции советского типа (в 1923 году, с провалом «немецкого Октября» такая надежда значительно ослабела) Германия после заключения Рапалльского договора превратилась в наиболее привлекательное звено чичеринской внешней политики «мирного сосуществования». Конечно, эта страна занимала исключительно важную позицию в российской научной, интеллектуальной и культурной жизни еще за два века до революции. И теперь особая международная конъюнктура, приведшая (вопреки противодействию после 1923 года сторонников западной ориентации во главе с Густавом Штреземаном) к благоприятному дипломатическому и военному сотрудничеству, какого не было в отношениях с другими великими державами, способствовала чрезвычайной значимости германо-советских связей и в других сферах. Несмотря на все немецкие заверения в «особом характере отношений», это не означало, что большевики не вели активных поисков рычагов влияния и не искали новых партнеров в иных местах или что они всегда ценили именно германские связи больше остальных{190}. Соперничающие между собой зарубежные ученые, эксперты и организации всячески пытались получить доступ к новой советской «лаборатории», которая, казалось, открывала огромные перспективы для экспериментирования. Однако Берлин в 1920-х годах являлся основным европейским центром активной деятельности СССР во всех областях, включая международную культурную политику ВОКСа. По этой причине новшества, впервые примененные в Германии, — наиболее очевидным из которых было само Общество друзей — использовались как модель для работы советской дипломатии в других странах.

Но хотя германо-советские контакты и служили примером подобного рода отношений Советской России с другими странами, по некоторым важным аспектам они оказались исключительными. После Версальского мира в националистических и правых кругах Германии появилось гораздо больше сторонников «восточной ориентации», надеявшихся включить Советскую Россию в орбиту своих интересов; филобольшевизм был удивительно силен на обоих полюсах германского политического спектра. Конечно, геополитические факторы и следование стратегии «враг моего врага — мой друг» не являлись такими уж редкими побудительными мотивами и для других европейских государств в их сближении с Советским Союзом. Например, антигерманские и антибританские настроения имели большое значение для просоветских кругов, группировавшихся вокруг посольства СССР в Париже в период между двумя мировыми войнами. В середине 1930-х годов, во времена Народного фронта и построения коллективной безопасности, советский посол в Великобритании Иван Майский выступил с инициативой развития и укрепления связей с британскими консерваторами, которые, по его мнению, все более и более склонялись к сближению с СССР, в основном из-за международной политической конъюнктуры{191}. Кроме того, советские специалисты, имевшие дело с зарубежными интеллектуалами, всегда умели менять форму своего послания в зависимости от различных национальных и интернациональных предпочтений конкретной целевой группы. Например, в стратегическом документе 1929 года говорится следующее: в побежденных в Первой мировой войне государствах могут возникнуть «настроения», которые ВОКС может «использовать»; в «полуколониальных» странах возмущение политикой великих держав побудит интеллигенцию «следовать параллельно внешнеполитическим интересам Союза»; в Польше и Чехословакии при рекрутировании сторонников следует учитывать недовольство «национальных меньшинств», делая особый акцент на пропаганде советского способа «решения» национального вопроса{192}.

Нигде в мире среди представителей нелевого политического спектра геополитические факторы не укрепляли с той же силой идею союза с незападной страной, как это было в Германии 1920-х годов. Характерная увлеченность большевизмом пронизывала новый национализм «консервативной революции» в Германии. В результате советская дилемма выбора между левыми союзниками и влиятельными людьми, отнюдь не разделявшими левых взглядов, особенно резко проявилась в веймарском контексте. В итоге общая проблема выбора партнеров получила отражение в специфичности германо-советских отношений, повлияв на подходы к данному вопросу и устремления со стороны ВОКСа.

К тому времени, когда в середине 1920-х годов началась международная деятельность ВОКСа, советский коммунизм уже прошел по крайней мере через две главные стадии отношений с внешним миром. Первая стадия, с 1917-го по 1921 год, характеризовалась ожиданием немедленной и всеобщей революции за рубежом; вторая — одновременным стремлением и к установлению регулярных межгосударственных отношений, и к решению революционных задач. Поворот к нэпу в 1921 году не был полностью согласован с формулировкой концепции мирного сосуществования, хотя Ленин и Чичерин уже начали использовать этот термин в 1920–1921 годах. Тем не менее ряд договоров и стратегий выдвинули на первый план традиционные дипломатические и торговые отношения (в противоположность революционной агрессивности). С этого момента, а в большей степени после Генуэзской конференции и переговоров в Рапалло Советская Россия одновременно преследовала революционные и дипломатические цели на мировой арене. Неудачная попытка экспорта революции в Германию в 1923 году особенно способствовала переходу к мирному сосуществованию, причем не в качестве передышки, а в плане более долгосрочной стратегии. В реакции западных держав чувствовалась, говоря словами историка Карола Финка, «предсказуемая смесь страха и прагматизма», поскольку «большая часть западного мира была напугана большевизмом». Генуэзская конференция и ее последствия выявили самые разные реакции на происходящее: от полного неприятия (США) до желания делового сотрудничества (Великобритания) или тактики выбивания уступок и требования полного погашения царских долгов (Франция). Преследование Советской Россией двух целей одновременно — мировой революции и цивилизованных межгосударственных отношений — натолкнулось на то, что историк Дж. Якобсон назвал западной «диалектикой разрядки и непримиримости»{193}.