Мы вышли на улицу, и я отвел Стеллу в уборную. Она представляла собой кабинку в туалетном блоке. Лучше, конечно, было бы, если бы она была целиком нашей, но, поскольку нас просто пустили пожить, ничего сделать было нельзя. К сожалению, когда мы подошли к кабинке, ее уже занял дед Тене. Нам пришлось ждать, пока он не выехал оттуда на своей инвалидной коляске. Было заметно, что он недоволен тем, что мы стояли под дверью и что какая-то незнакомая девчонка-горджио видела, как он выходит из туалета. Когда я знакомил их, Стелла выглядела испуганной, но все же она сказала «очень приятно». Все это было ужасно.

Из кабинки она вышла какая-то притихшая. Мы вернулись в трейлер и еще немного поболтали, но я готов был сквозь землю провалиться. И дело было не в Стелле. Она ничем не дала понять, что наш старенький «Люндейл» недостаточно хорош для нее, нет, ничего такого. Но я помню свою мысль: больше никогда в жизни. Никто больше не должен видеть, где я живу.

К тому же она мне нравилась. Очень нравилась. Стелла была моим самым лучшим другом — за все время учебы в школе и вообще.

Прошло, по моим ощущениям, не меньше года, прежде чем мама повезла ее обратно. Мы высадили ее перед домом. Это был жилой район к северу от городского центра, застроенный отдельными домами, к каждому из которых примыкали садики и площадки для гаражей, велосипедов и прочего добра.

Я никогда раньше не видел ее дома и только сейчас понял, каким потрясением должен был стать для нее наш трейлер. Она привыкла к жизни, в которой была отдельная комната, обставленная со вкусом подобранной мебелью, младшая сестренка, собака и черепаха, отец, преподававший где-то физику, и мать, подрабатывавшая в магазине одежды. Вся эта жизнь была такая по-горджиевски чужая и красивая, так не похожая на жизнь Янко с их мертвыми мальчиками, арендованным туалетом, инвалидными колясками и злосчастной судьбой.

Пока мама разворачивала машину, я помахал Стелле, и она помахала мне в ответ с крыльца. У меня было такое чувство, как будто она уезжает в другую страну и я никогда больше ее не увижу — прежними глазами.

«Приятная девочка», — сказала мама, и я кивнул — угу.

Больше мы к этой теме не возвращались.

Однажды я взял в библиотеке книгу, которая называлась «Дорогой дальнею: исчезающая традиция». Мне было интересно, что думают о нас обычные люди. Эту книгу написал горджио для других горджио, и хотя она была рассчитана на школьников, мне она показалась глупой и упрощенной. В ней говорилось о шатрах и кибитках, о деревянных цветах, лошадках и о заточке ножей. Там было написано, что у цыган темная кожа и черные волосы, а также «особенно блестящие глаза». Ну и что это значит? Как глаза у одних людей могут быть более блестящими, чем у других? Более влажные, что ли?

Пожалуй, кое-что из написанного там все-таки было правдой. Некоторые цыгане действительно вырезали из дерева цветы, но это было давным-давно и не имеет отношения ни к моей семье, ни к кому-либо из тех, кого я знаю. В книге говорилось, что мы сохранили близость к природе и знаем секреты изготовления древних целебных снадобий из трав. Ну, как сказать. Жена деда Тене знала о травах и растениях все и даже больше и все равно умерла. Из этой книжки создается впечатление, что цыгане — народ дикий и независимый. Однако никаких упоминаний об экзамене на аттестат зрелости, к примеру, я там не нашел. По всей видимости, цыгане не сдают экзаменов. И докторов из них не получается.

Когда я снова увидел Стеллу в школе, все изменилось. Поначалу это было едва заметно: мы по-прежнему болтали на переменах и сидели рядом на некоторых уроках, но что-то ушло из наших отношений, что-то необъяснимое, что роднило нас, несмотря на все внешние различия между нами. Постепенно разговаривать мы стали все меньше и меньше, а потом Стелла заделалась закадычной подружкой задаваки Кэти Уильямс, у которой отец в муниципальном совете. Они стали сидеть вместе на уроках, и теперь мы почти не разговариваем, разве что здороваемся иногда.

Горджио. Теперь я куда больше понимаю, что имеет в виду дед Тене, когда говорит, что мы разные. Не лучше и не хуже, просто разные. Как мы со Стеллой — хотя мы оба темноволосые и говорим по-английски, оба любим «Смитов» и терпеть не можем географию. Однако же мы как поезда, которые едут по параллельным путям и никогда не встретятся. Я не могу двигаться по ее путям, а она — по моим.

Рэй

На следующий день разверзаются хляби небесные. Сточные канавы переполняются. Почва, раскисшая еще с весны, не в силах впитать всю эту влагу. Ей некуда деваться. Заголовки газет пестрят сообщениями о погоде. Она на устах у всех. А вдруг это радиоактивный дождь? А вдруг он убьет нас?

Я отыскиваю Севитон. Это небольшая деревушка в Сассексе, в Даунсе, совершенно ничем не примечательная, слишком далеко расположенная от железнодорожной станции, чтобы привлекать в качестве места жительства тех, кто ездит на работу в Лондон, и слишком невыразительная, чтобы представлять интерес для отдыхающих. Зато в ней есть паб с громким названием «Белый олень»;[21]современная вывеска с белым оленем украшает стилизованное под тюдоровскую эпоху здание. Внутри ожидаемо грохочут игровые автоматы и стоит застарелый запах бычков. У барной стойки торчит пара местных жителей, хотя до пенсионного возраста им еще далеко, а на часах нет и половины двенадцатого. Я заказываю тоник и навожу справки, как добраться до Черной пустоши. О ней, похоже, никто не слышал. Я упоминаю, что там когда-то могли останавливаться цыгане, и парень, пьющий в одиночку, морщит лоб.

— Было тут одно место, неподалеку от Египетской дороги. Это заброшенный меловой карьер, раньше там останавливались цыгане, но пару лет назад эту лавочку прикрыли. Там вечно была помойка, повсюду мусор…

Он объясняет мне, как проехать. Название говорит само за себя. На карте Южной Англии подобные названия не редкость: Египетский лес, Египетский луг, — и свидетельствуют они о том, что эти места когда-то служили стоянкой народу Малого Египта. Когда пять столетий назад на английскую землю прибыла первая группа экзотических смуглокожих кочевников, их предводитель объявил себя королем Малого Египта. На самом деле их родиной был вовсе не Египет, но этого никто не знал, поэтому имя прижилось. Не только в английском, но и во многих европейских языках название «цыгане» созвучно «египтянам». Они утверждали, что на них наложено особое наказание: семь лет скитаний, и за это им дозволено просить милостыню. В доказательство они демонстрировали папскую грамоту. Или, может, это была грамота императора Священной Римской империи. В общем, как бы то ни было, когда назначенные семь лет скитаний истекли, обратно на родину пришельцы не вернулись. Собственно, мы до сих пор здесь.