И вот, я решил, что было бы неплохо немного повальсировать. Так и вышло. Я собирался вальсировать исключительно здесь, у себя в кабинете. Возможно, следовало держать под рукой книгу, которую можно схватить, если я начну испытывать необычную боль. И в ней должна быть какая-то особая рекомендация на тот случай, если ее найдут у меня в руках. Это казалось наигранным, если задуматься, и к тому же могло породить неприятные ассоциации с книгой и снискать ей дурную славу. В числе книг, которые я рассматривал, были работы Донна, Герберта, «Послание к Римлянам» Барта, а также второй том «Институтов» Кальвина. Что ни в коем случае не означает, что я неуважительно отношусь к тому первому.

Есть некая тайна в мысли о воссоздании старого человека в качестве старого человека, в котором бережно сохранили все недостатки и травмы от того, что называется долгой жизнью, и все его претензии и предпочтения тоже остались бы при нем, как, например, привычный артрит в левом колене. Я иногда думал, что Господь, должно быть, помнит все наши жизни, так сказать. Разумеется, помнит. Хотя «память», несомненно, неподходящее слово. Но тот палец, который я сломал, когда бежал на вторую базу в двадцать два года, сейчас кажется особенно кривым, и я могу истолковать этот факт, как проявление личного внимания к моей персоне, согласно точке зрения Герберта.

Сегодня утром я прогулялся до дома Боутона. Он сидел на затененной веранде за побегами кампсиса и дремал. Они с женой обожали кампсис, потому что он привлекает колибри. За эти годы побеги разрослись, так что дом стал больше походить на укрытие для охоты на уток. Боутон поправил меня, когда я поделился с ним наблюдениями. «Укрытие для охоты на колибри, – сказал он. – Порой, попав в одну маленькую птичку, убиваешь тысячи». Но, как он говорит, из нее и чашку бульона не сваришь, так что на этот раз он воздержится от стрельбы.

Все его насаждения выглядели неухоженно, но, идя по дороге, я увидел, как Боутон-младший и Глори пропалывают клумбу с ирисами. Дом принадлежал Боутону. Раньше я думал, что это неизбежно, и, кроме него, некому было следить за порядком, так что за последние годы все пришло в запустение.

Казалось, он пребывал в отличном расположении духа. «Дети, – заявил он, – исправляют то, что не доделал я».

Я поговорил с ним немного о бейсболе и о выборах, но видел, что слушает он главным образом голоса детей, которые, судя по разговору, тоже пребывали в состоянии счастья и гармонии. Я помню времена, когда они играли в этом саду с кошками, воздушными змеями и пузырями. Это было прелестное место, должно быть, ты увидишь его именно таким. Их мать была прекрасной женщиной и очень любила посмеяться! Боутон говорит: «Я страшно по ней скучаю». Она знала Луизу еще в детстве. Однажды они подложили сваренные вкрутую яйца под соседскую несушку. Я так и не понял, для чего, зато до сих пор помню: они хохотали так, что повалились на траву и лежали там, обливаясь слезами от смеха. Однажды мы с Боутоном и еще кое с кем разобрали прицеп для перевозки сена и снова собрали его на крыше здания суда. Не знаю, в чем был смысл этой затеи, но мы прекрасно провели время, трудясь под покровом темноты. Я еще не был посвящен в духовный сан, но учился в семинарии. Не знаю, на что мы рассчитывали. Со всем этим смехом. Жаль, я не услышу его снова. Я спросил Боутона, помнит ли он, как мы собирали прицеп на крыше, и он ответил: «Как я могу об этом забыть?» Потом он захихикал, чтобы сделать мне приятное, но на самом деле ему хотелось просто сидеть на веранде, подперев подбородок набалдашником трости, и слушать голоса детей. И я отправился домой.

Вы с мамой делали бутерброды с арахисовым маслом и яблочным пюре на булочках с изюмом. Для меня такой бутерброд – настоящее лакомство, что тебе, несомненно, известно, ибо ты заставил меня задержаться на веранде, до тех пор пока вы не подготовили все до последней мелочи – разлили молоко по кружкам и так далее. Похоже, дети думают, что, когда хочешь сделать кому-то приятно, за этим непременно должен стоять сюрприз.

Твоя мама немного расстроилась, потому что не знала, где я. Я не сказал ей, что собираюсь сходить к Боутону. Она переживает, что я могу упасть замертво где угодно, и эти опасения не лишены здравого смысла. Мне в самом деле кажется, что может быть и похуже, но она смотрит на это иначе. По большей части я чувствую себя намного лучше, чем намекал доктор, поэтому намереваюсь наслаждаться жизнью по максимуму. Это помогает мне засыпать.

Я думал о родителях старика Боутона, о том, какими они были во времена нашего детства. Они являли собой весьма мрачную пару, даже в расцвете лет. Совсем не как он. Его мать принимала пищу крошечными кусочками, а глотала так, словно ей приходилось глотать горящие угли, распалявшие еще больше ее пламенную диспепсию. А в его отце, достопочтенном джентльмене, всегда чувствовалось нечто такое, что выдавало злобу. Мне всегда нравилось выражение «затаить злобу», ибо многие люди питают нежные чувства к своим обидам, ведь они ближе всего к сердцу. Что ж, кто знает, что сейчас сталось с этим двумя старыми паломниками. Я всегда воображаю, как божественное милосердие возвращает нас самим себе, позволяя смеяться над тем, во что мы превратились, смеяться над нелепым прикрытием в виде сгорбливания, прищуривания, прихрамывания и нахмуривания бровей, которое все мы используем время от времени. Я ликую, надеясь на то, что при встрече не буду ощущать разобщенность с тобой из-за всех тех странностей, которые навязала мне жизнь. Глядя на Боутона, я вижу забавного благородного молодого человека, полного энергии. Он ходит, опираясь на две палки, и говорит, что если бы у него была третья рука, ходил бы на трех. Он не поднимался на кафедру последние десять лет. Я пришел к выводу, что Боутон исполнил свою миссию, а я свою – пока нет. Надеюсь, я не испытываю терпение Господа.

Я начал читать «Тропинку одинокой сосны». Я сходил в библиотеку и раздобыл себе еще один экземпляр, поскольку твоя мама не может расстаться со своим. Полагаю, она опять перечитывает эту книгу. А я забыл содержание совершенно, как будто совсем ее не читал. Героиня – молодая девушка – влюбляется в человека старше нее. Она говорит ему: «Я пойду за тобой куда угодно». Это развеселило меня до смеху. Наверное, это очень хорошая книга. Он не такой старый, как я, но и твоя мать не так молода, как девушка из книги.

На этой неделе я намереваюсь проповедовать по книге Бытия (глава двадцать первая, стихи с четырнадцатого по двадцать первый), то есть об истории Агари и Измаила. В обычные времена, когда я был лет на двадцать моложе, я прочитал бы дежурную речь по Евангелию и посланиям, прежде чем вернуться к Бытию. Обычно я так и поступал и всегда чувствовал, что такой подход весьма эффективен для обучения паствы, а ведь именно для этого и трудится проповедник. Теперь же я говорю о чем бы то ни было, что приходит на ум. В данный момент – об Агари и Измаиле.

История Агари и Измаила вспомнилась мне, когда я молился сегодня утром, и я нашел в ней великое успокоение. Эта притча учит нас, что не только отец ребенка заботится о его здравии и защищает его мать, но и мать, если не сможет добыть пропитание для себя или ребенка, получит его где-то еще. В этом смысле притча утешила меня. Так и проходит жизнь: мы отправляем наших детей в страшные неизведанные земли. Некоторых, похоже, прямо в день их появления на свет, несмотря на все нашли старания. Другие, кажется, сами стремятся отправиться в этот путь. С другой стороны, в этих землях должны быть и ангелы, и родники. Даже эта пустошь, где живут шакалы, принадлежит Господу. Мне нужно помнить об этом.