Она, голова, вообще болела очень часто с момента гибели Кирилла. Может, именно поэтому Лана не могла пока сблизиться с Тарским окончательно.

И не только поэтому. Мешало что-то еще. Что-то, пылающей занозой сидевшее в сердце. И открывающееся только во сне…

Несколько первых ночей, прошедших после того жуткого дня, когда пропал Кирилл, Лана спала без сновидений. Скорее всего, потому, что без снотворного вообще обойтись не могла – натянутые до предела нервы никак не позволяли расслабиться, изъеденные слезами глаза закрывались, а сон не шел…

Хорошо, что мамуля привезла с собой свое снотворное, только эти капсулы и помогли Лане провалиться в черную бездну небытия.

Именно небытия, черного и душного, в котором не было ничего. Ни звуков, ни движений, ни цвета, ни запахов.

Тьма. Вязкая и тягучая.

И только дня через три, после похорон, когда измученная и выгоревшая изнутри от боли Лана смогла уснуть без снотворного, убаюканная ласковым поглаживанием маминых рук, вместо душного мрака она оказалась здесь, на берегу Испании. Рядом с Кириллом и Тимкой…

Но вот удивительно – она знала, что спит! И что все это – сон!

А самое главное – во сне она становилась прежней Ланой. Все помнившей, все понимающей.

И медленно сходившей с ума от отчаяния. От невозможности достучаться до себя самой, той зомбированной идиотки, что владеет ее телом днем.

Лана помнила все, что происходило с ней за день, и ужасалась своему поведению. Ну как? Как можно быть такой тупой?! Такой бездушной?!

Такой… амебой, инфузорией безвольной! Даже не туфелькой – лаптем!

Злиться на Тимку, терпеть рядом этого смазливого хлыща с холодными глазами, считать милашкой-обаяшкой двуличную прямоходящую особь, удачно мимикрировавшую под человека. Да ведь достаточно просто заглянуть в те два крохотных черных дула, нацеленных на окружающих из-под тяжелых надбровных дуг!

Там же клубится Тьма!

И папа тоже хорош! Ну ладно мама, она, как и сама Лана, была буквально раздавлена случившимся, вот и подпустила к себе душку-профессора достаточно близко для того, чтобы стать очередной носительницей порабощающего браслета. Но отец! Он ведь умный, сильный, жесткий, а главное – проницательный человек! Без этого в большом бизнесе не выжить!

Как он не почувствовал неладное?! Яромир ведь смог! Брат сразу дистанцировался от новых знакомых своей семьи, он порой вел себя откровенно по-хамски, отказываясь пожать протянутую руку, но Ярику было плевать на церемонии. Он пытался поговорить с родными, открыть им глаза, он один не верил в виновность Лены. И не только потому, что подруга сестры ему нравилась, Яромир просто видел очевидные нестыковки в деле, те самые торчащие наружу белые нитки.

Но его никто не слушал. Если бы брат смог остаться! Он нашел бы способ освободить сестру и родителей от гнета чужой воли, разобрался, что к чему!

Но условия его контракта были достаточно жесткими, фильм, в котором снимался сейчас новый любимчик голливудских режиссеров Яромир Красич, имел многомиллионный бюджет, и неустойки в случае срыва съемок были космические.

Впрочем, Ярик вполне мог пойти на срыв съемок, если бы видел в том необходимость. Такое уже случалось.

Но увы… За один день, проведенный в печальной суматохе похорон, толком разобраться в происходящем невозможно. Неприязнь к Шустову и Тарскому была инстинктивной, объяснить толком, почему родным следует держаться подальше от этой парочки, Яромир не мог.

А увидеть, во ЧТО превратились сестра, отец и мать, он не успел. Марионеточность их поведения во время похорон в глаза не бросалась. Она, марионеточность, тихо сидела в углу, подленько хихикала и ждала своего часа.

Долгих, бесконечно долгих часов…

Конца которым видно не было.

И именно эта безысходность и заставляла Лану плакать во сне. Горько, навзрыд. Поначалу она надеялась, что сможет достучаться до себя дневной. Что после пробуждения не исчезнет, ну или хотя бы сможет выбраться из своей камеры заточения.

Но увы… Замок на двери этой камеры оказался очень надежным. Хотя выглядел тоненьким и хлипким, браслетик как браслетик, сломать – раз плюнуть.

Вот только дневная Лана ничего ломать не собиралась. Ее все устраивало. И даже тошнотные ухаживания Тарского.

Господи, какая дура! Какая отборная, просто образцово-показательная дура! Неужели она не видит ледяной пустыни в глазах этого парня?! Пустыни, в которой притаился кто-то чужой. Совсем чужой, не из этого мира…

Нет, не видела. Кокетничала, принимала его в их с Кириллом квартире и даже давала этому ублюдку тапочки Кирюшки!!!

И… и позволяла этой твари целовать себя…

Хорошо хоть, там был умничка Тимка! Алабай моментально разобрался, кто есть кто. И люто возненавидел и профессора, и его помощничка.

И не позволял Лане расслабиться слишком сильно, находясь рядом с Тарским.

Но потом Тимка сбежал…

И Лана, настоящая Лана впервые захотела умереть, когда поняла, что пес исчез. Что единственное живое существо, хранившее безусловную преданность Кириллу Витке, больше не будет стражем ее любви.

Что пса вообще больше не будет в ее жизни. Как и его хозяина.

А эта тупая идиотка ляжет в постель с одним из виновников гибели своего любимого мужчины… Она ляжет… Лана…

Но именно в эту ночь, сразу после побега Тимки, Кирилл впервые заговорил с ней во сне. Раньше они просто целовались, бегали по пляжу, купались, валялись на песке, играли с Тимкой.

И в этот раз было так же. А потом вдруг лежавший рядом Кирилл нежно поцеловал вспухшие губы Ланы и тихо-тихо прошептал, глядя, кажется, в самую глубину души:

– Держись, Олененок! Я скоро приду. Ты только дождись меня, слышишь? Дождись!

Это слово – «Дождись!», произнесенное еле слышно, буквально взорвалось в голове Ланы, заставляя барабанные перепонки болезненно завибрировать. И набатом звучало даже тогда, когда девушка проснулась.

Она, как обычно, не помнила своих снов, Лане казалось, что она по-прежнему спит без сновидений.

Вот и в эту ночь, набегавшись в поисках сбежавшего пса, Лана отключилась мгновенно. И, кажется, буквально через секунду снова открыла глаза, морщась от странного гула в голове.

Мощного такого, спровоцировавшего сильнейший приступ ставшей уже привычной головной боли.

Но сейчас эта боль обрела голос! И этот голос гудел снова и снова:

– Дождись! Дождись!! Дождись!!!

Лане было так худо, что она даже позвонила отцу и сказала, что сегодня в офис не поедет – голова болит очень сильно.

А буквально через час в гости пожаловали Шустов с Тарским. Искренне взволнованные, обеспокоенные.